Зеленый омут - Наталья Солнцева

– Это все Лидушка, моя младшая внучка вышивает, – раздался у Сергея за спиной голос бабы Нади.

Он вздрогнул от неожиданности, повернулся.

– Вышивки потрясающие! – он не кривил душой. Вещи действительно уникальные. Как искусствовед, он никогда не видел ничего подобного, а как коммерсант, сразу подсчитал в уме, сколько могли бы стоить такие работы, если их выставить в художественном салоне, особенно за рубежом. Сумма складывалась немалая.

– Марфа их обоих учила вышивать, и Аленку, и Лиду. А получилось только у Лиды. Аленка непоседа – ее разве что привязывать надо было, иначе нипочем не удержишь. Работа очень кропотливая, усердия и аккуратности требует, душевной тонкости. Лиду бывало не оторвешь – как усядется за пяльцы,[22]ни есть, ни пить не дозовешься. Она и Лесю потом научила. Но у той натура другая, сумрачная.

– Как это? – не понял Сергей.

– А вот пойдем, покажу, – тогда поймешь! Лесины вышивки я в другой комнате развесила. Здесь не поместились.

Сергей пошел за бабой Надей в другую комнату, где вся стена тоже оказалась увешана вышивками, похожими по исполнению, но совершенно отличными по настроению, подбору тонов. Здесь на каждой картинке в том или ином виде присутствовала вода. Фон темный, и на нем грустные и мерцающие в лунном свете ночные цветы, кувшинки на черном зеркале пруда, желто-коричневые шарики череды, бледно-зеленые, седые листья болотной мяты и тоже вода… Очарованный сон, печальный и изысканный, неподвижный…

У Сергея захватило дух от этой мрачной и торжественной эстетики приглушенных тонов и чувств, под которыми угадывалось кипучее и страстное напряжение сил. Так тихая вода скрывает глубокий омут, откуда нет возврата…

– Нравится? – баба Надя усмехалась, глядя, как вытянулось лицо у заезжего гостя. Видать, «проняло». Это слово имело у нее много разнообразных оттенков смысла. В данном случае имелось в виду, что рукоделие ее внучек произвело впечатление на городского человека. Городские в представлении бабы Нади были людьми бестолковыми, неумелыми, рассеянными, вечно голодными и отравленными ядовитым воздухом. Оттого они такие «чумные», ничего им не втолкуешь, не объяснишь. И еще одна их особенность – спешка. Они постоянно спешат. Вот только куда?

– Очень нравится, – ответил Сергей. – Такая работа немалых денег стоит.

Он уже прикинул про себя, что деревенские девчонки, ничего в коммерции не смыслящие, будут полностью зависеть от него. Так что он сможет неплохо заработать, и они довольны останутся. А те гроши, что они получат за свою работу, покажутся им манной небесной. С этими приятными мыслями он отправился на прогулку к лесному озеру. Проводить Сергея вызвался Иван, который нежданно-негаданно к вечеру явился домой.

Благословенная земля Тосканы,[23]в прозрачной дымке остывающего вечернего воздуха, нагретая горячим итальянским солнцем, источала запахи перезревшего винограда и густой цветочной пыльцы. Флоренция, страстное сердце Тосканы, затихла в преддверии ночи. Отгремела ослепительная рыцарская джостра, триумф отважных, коварных и обольстительных братьев Медичи[24]– Лоренцо и Джулиано. На райские флорентийские сады опустилась влажная темнота, полная таинственных звуков и ароматов. Дивные римские мраморы отражались в освещенных луной бассейнах уснувших фонтанов.

Вдоль сложенной из крупных камней стены, за которой мерцали тусклые кресты и унылые надгробия, осторожно пробирались две закутанные с ног до головы в темные плащи фигуры.

– Сюда!

Неизвестные скользнули в темный проем в стене. Тишина стала еще плотнее, окутав их своим душистым покрывалом. В колючих кустах дикой розы были заранее припрятаны орудия труда – две железных кирки и лопата.

– Скорее…

В глухом уголке кладбища двое принялись раскапывать свежую могилу. Тот, что повыше, все время оглядывался; второй, чуть пониже и поплотнее, быстро копал, тяжело дыша. Земля, жирная и рыхлая, поддавалась легко. Показалось завернутое в плотную ткань мертвое тело. Неизвестные взяли его с двух концов и понесли к забору. Тело оказалось тяжелым и отвратительно пахло.

Недалеко от кладбища, в глубине заброшенного сада, стоял мрачный каменный дом с высокой крышей и узкими окнами. Окованная железом дверь открылась с неприятным скрипом. Двое в плащах втащили мертвеца внутрь дома, заперлись и придвинули к двери тяжелую дубовую лавку. Только после этого тот, что повыше, зажег медный светильник.

– Манфред, ты проверил окна?

– Да,учитель, – почтительно ответил молодой человек, стройный и широкоплечий, удивительно красивое лицо которого имело благородные, полные достоинства черты.

Комната, с высоким деревянным потолком из грубых балок, была почти пуста. У северной стены стоял массивный стол, на который неизвестные положили мертвое тело. У стола, в каменной нише в стене стояли множество склянок и бутылочек с остро пахнущими снадобьями, лежали ножи, пилы и различные железные крючки жуткого вида.

Высокий человек снял плащ, повесил его у двери, и принялся разглядывать мертвеца. Тело принадлежало мужчине лет сорока, худому и длинному, черноволосому, со смуглой кожей, которая приобрела тусклый серо-зеленый цвет. Глаза трупа ввалились, бескровные губы разъехались, волосы прилипли к обтянутому кожей черепу.

Молодого человека едва не стошнило. С трудом преодолевая спазмы в горле, он подошел, помогая учителю разрезать и снять с трупа одежду, в которой уже копошились черви. Мертвых он давно не боялся, но никак не мог превозмочь отвращение к пролежавшим некоторое время в земле трупам. Особенно летом, когда жара, влага и черви быстро делали свое дело.

Манфред старался отвлечься, чтобы тошнота и судороги в желудке не мешали ему помогать учителю, известному врачу и астрологу Луиджи, к услугам которого прибегали самые богатые и знатные флорентийские семейства, Веспуччи и Торнабуони, и даже сами братья Медичи. Чахотка преследовала изысканных и меланхоличных женщин, скучающих в роскошных, блистающих мрамором и позолотой, просторных палаццо. Искусство врача высоко ценилось, ибо болезнь не признавала различий между благородными сеньорами и простыми людьми. Под ярко сияющим небом Тосканы свирепствовали эпидемии холеры, чумы, черной оспы и чахотки. Жизнь становилась призрачной и упоительной, подобной скоротечному сну, готовому прерваться в любой миг. И отношение к ней поэтому было особым, как к драгоценному и пьянящему напитку, кубок с которым нужно успеть осушить до дна. Будет ли завтрашний день? Этого никто не знал.