Ведьмины круги (сборник) - Елена Матвеева

Потом я сижу еще в одном дворе, наблюдаю за воробьями, купающимися в пыли, слушаю магнитофонного Цоя из открытого окна и нюхаю чад жарящегося мяса. У меня на пути два антикварных магазина. Один, с охраной у двери, похож на музей, а второй – на лавку, где все тесно завешано и заставлено и можно целый день рассматривать эту замечательную мешанину из старинной мебели, картин, икон, подсвечников, вееров, ламп, посуды и всевозможных безделушек.

Люся тоже ходила здесь, сидела во двориках, читала надписи на мемориальных досках, разглядывала фасады домов и витрины, и ей очень хотелось жить и учиться в этом городе. Мне тоже хочется, и я в который уж раз мысленно предаю свой родной городишко. И с этим ничего не поделаешь. Я люблю Краснохолмск, заросший ясенем, тополем и кленом, люблю отцовский дом, который для нас потерян. У меня слишком много связано с моим городом. Здесь достаточно приятных и по-своему красивых мест. Но, господи, до чего же он скучен и убог! Наши достопримечательности – алюминиевый, цементный и шиферный заводы, торфопредприятие и картонажная фабрика. Очаги культуры – краеведческий музей, закрытый три года назад после протечки, Дворец культуры с платными кружками, а также дискотеки, видео– и игровые залы.

Мы с мамой живем на улице Семафорной, а недалеко есть Фрезерная и Заготзерновая. Дело, конечно, не в названии… но и в нем тоже.

Я понимаю, что совершаю предательство не только по отношению к своему городу, но и к матери. Через два года я уеду, а кроме меня, у нее никого нет. Игорь не в счет: он давно отдельный. Но не сидеть же мне весь век у материнской юбки!

Это тяжелые мысли. У Люси их не было. Когда она мечтала о Петербурге, она еще не знала Игоря, а остальных ей не жалко было оставить. Интересно другое: что испытывал мой двоюродный братец, отправляясь во Флоренцию?

Моховая улица пересекает Пестеля. Сверяюсь с нумерацией домов – мне налево. И опять мемориальные доски, кружевная решетка, отделяющая парадный двор большого дома от улицы.

Я иду по Люсиным следам. Это сентиментальное путешествие задумано давно. И странное дело, я никогда здесь не был, но все кажется мне знакомым, только забытым. Будто ходил я когда-то по Моховой, видел эти дома. Я и Театральную академию узнал издали. Вот она!

Серый готический замок с гербом. Окна без переплетов, словно застывшие озера, подернутые асфальтовой пленкой пыли. Балкон над входом поддерживают худосочные грифоны с собачьими харями.

Дверь массивная. Собрал силы, чтобы открыть ее, потянул ручку – открылась легко. Люся тоже открывала эту дверь.

В обширном вестибюле, слева, – стеклянная будка с вахтером. Испугался, что остановит, быстро повернул направо и чуть не впилился лбом в зеркало. Вестибюль казался большим из-за зеркала во всю стену, а на самом деле был он маленьким. И тут я осознал, что вокруг довольно много людей. В основном молодых, немного старше меня. Одни куда-то деловито направлялись, другие кучковались, громко разговаривали. Прислушавшись, я понял: это абитуриенты, идут вступительные экзамены.

Я поднялся по лестнице на галерею, окруженную колоннами. Осмотрел мраморные статуи и занялся стендами с фотографиями. Никто на меня не обращал внимания, все были заняты собой и друг другом, и я ходил меж них как невидимка. Очень волновался. Эта прекрасная колоннада, лестница, словно двумя руками обнимающая галерею, закрытые двери классов-мастерских – несостоявшаяся Люсина мечта, а этим ребятам предстояло здесь учиться, стать настоящими артистами, и, может быть, кому-то – великими. Невооруженным глазом было видно, какие они талантливые, красивые, умные. Одним словом, необычные, непохожие на наших провинциальных, Краснохолмских. Они и вели себя как-то особенно, раскованно, и одеты были интересно. Одна девчонка разгуливала в трико, перевязанная через плечо большим купеческим платком с кистями. У другой из-под короткой кожаной юбки торчали ноги-ходули в красных колготках и мягких сапогах выше колена.

Спустившись по лестнице, я без проблем миновал вахтерскую будку и оказался в полутемном зале, который делила пополам шеренга колонн. Стены занимали стеклянные шкафы-витрины, камин и мраморные бюсты. Единственное окно в глубине зала закрывал витраж из тусклых цветных квадратов стекла, почти не пропускавших света. Рядом была дверь, откуда появились двое с какой-то крупной фанерной конструкцией, обтянутой черной материей. Несколько раз ее с грохотом опускали на пол, поднимали и снова несли. Наконец декорацию протащили через дверь в вестибюль.

Откуда-то донесся смех. Я снова был один.

Никогда не хотел стать артистом. Но окружающая обстановка и люди действовали на меня удивительным образом. Мне нравилось здесь всё, сам воздух. Я испытывал сожаление, что не родился с актерским талантом и никогда не буду здесь учиться. Таково было для меня обаяние этого места. А что же должна была ощущать Люся?

В полумраке я разобрал, что фотографии в стеклянном шкафу – сцены из студенческих спектаклей. В другом были макеты декораций. Я постоял у камина, представив, как в незапамятные времена в нем потрескивали горящие полешки. И снова фотографии: учителя и ученики. А дальше… На минуту я остолбенел. Этого не могло быть! Но я смотрел на это и видел. Там, за стеклянной гладью витрины, висело Люсино платье!

Отошел подальше, потом подошел поближе. Конечно же ничего странного в этом призрачном видении не было. Рядом с платьем находилось что-то вроде шелкового тренировочного костюма, черных рейтуз и курточки с надувными плечами, в длинном треугольном вырезе которой виднелась белая рубашка. На груди – золотая цепь. Внизу витрины лежала табличка: «Костюмы к спектаклю „Гамлет“. Работа студентки 4-го курса Одиноковой О.».

Я не мог оторвать глаз от витрины. Я понял, как появился фасон Люсиного платья: и пышная юбка, и удлиненная талия, и высокий стоячий воротник.

Из двери, откуда вытащили декорации, падал рассеянный электрический свет. Я пошел туда и попал в высокий и узкий, самый обычный конторский коридор, а затем на каменную винтовую лестницу. Постоял у круглого окна, глядя во дворик и думая о том, что тень Люси-Офелии преследует меня. А уж в этом доме она обязательно должна была появиться. Обследовав лестницу, я снова вернулся в коридор, и привел он в тупик, к отделу кадров. Дверь была открыта, за столами, заваленными бумагами, сидели женщины.

Возможно, я задержался на пороге, потому что одна из них спросила, что мне нужно. Мне ничего не было нужно, и я ни секунды не верил, что Люся могла скрыться от нас в Театральной академии, какой бы притягательной она ни была. Однако зачем-то спросил:

– Учится ли у вас Людмила Борисова?

– На каком факультете? – осведомилась женщина.

– А какие бывают?

– Разные бывают, молодой человек, – сказала она и посмотрела на меня как на идиота. – И режиссерский, и постановочный, и актерский.

– Конечно, актерский.

– А курс какой, знаете?

Я покачал головой.

– Сейчас посмотрю по спискам, – сказала она не слишком охотно, порылась в бумагах и сообщила, что никакой Борисовой ни на каком курсе нет.