Декабристы и русское общество 1814-1825 гг - Вадим Парсамов

Первым из исследователей декабризма на письмо обратил внимание В. И. Семевский. Однако он ограничился лишь изложением его содержания, отметив, что «письмо это чрезвычайно любопытно, потому что показывает, насколько не установились еще в это время политические взгляды М. Ф. Орлова, насколько далеки они были даже и от того недостаточно последовательного либерализма, которым он отличался позднее»[231]. В связи с русскими контактами Жозефа де Местра письмо Орлова привлекало внимание А. Н. Шебунина и Дж. Берти[232]. Оба они отмечали временный характер совпадения взглядов Орлова и Местра, подчеркивая, «что в дальнейшей своей деятельности Орлов эволюционировал влево»[233]. И наконец, в 1963 г. французский оригинал письма и его русский перевод были опубликованы в академическом собрании сочинений М. Ф. Орлова, подготовленном С. Я. Боровым и М. И. Гиллельсоном. Опираясь на уже сложившуюся традицию восприятия этого письма, С. Я. Боровой писал: «Не следует забывать, что в данном случае мы имеем дело с ранним, незрелым произведением Орлова»[234]. Не оспаривая подобную точку зрения по существу, отметим лишь, что оценочная характеристика не может избавить исследователя от анализа содержательной стороны документа и выяснения его места в процессе эволюции воззрений автора.

Итак, поводом для написания письма послужила уже упомянутая книга Местра «Рассуждения о Франции», которую автор дал для прочтения Орлову в конце 1814 г. Сам факт сближения этих людей кажется странным, и, если бы не письмо Орлова, его вполне можно было бы считать невозможным. Слишком многое разделяло 60-летнего сардинского посланника при петербургском дворе и 26-летнего генерала с богатым боевым опытом за плечами. Нелегкий жизненный путь Местра с извилистыми идейными блужданиями подходил к завершению. В прошлом савойский адвокат и сенатор, поклонник Вольтера и Руссо, масон и мистик, переживший в годы Французской революции тяжелое разочарование как в просветительских идеях, так и в тайных обществах, ставящих себе целью нравственное усовершенствование мира, теперь католический фанатик, живущий в Петербурге на положении полудипломата-полуиммигранта, Местр не видел в будущем светлых перспектив. Совершенно иная судьба была уготована М. Ф. Орлову. Богатство и знатность, расположение царя открывали перед ним возможности самой блестящей карьеры. Вместе с тем горячий патриотизм и ощущение собственной причастности к историческим событиям пробуждали в Орлове чувство личной ответственности за судьбы страны и заставляли его самостоятельно искать пути преобразования России.

И все-таки у Местра и Орлова были точки соприкосновения, обнаруживавшие более глубокую связь, нежели простое светское знакомство. Оба они, хотя и в разное время в разных странах учились у иезуитов. Связь с Орденом Иисуса Местр считал своей семейной традицией и гордился ею, как подлинный консерватор гордится незыблемостью общественных институтов. «Я ничто так не люблю, как дух семейственности, – писал Местр в 1816 г., спустя год после изгнания иезуитов из Петербурга и Москвы. – Мой дед любил иезуитов, мой отец их любил, моя величественная мать их любила, я их люблю, мой сын их любит, и его сын будет их любить»[235]. Поэтому неудивительно, что в Петербурге Местр становится страстным пропагандистом иезуитского воспитания и душой общества иезуитов. Столь же естественно, что воспитанник иезуитского пансиона аббата Нико́ля М. Ф. Орлов, с его обширными связями на самом верху, вызывает интерес Местра. Со своей стороны, Орлов, пробовавший свои силы не только на бранном поле, но и в публицистике, не мог оставаться равнодушным к Местру, чье перо давно завоевало читающую Европу.

Итак, далеко не случайно в 1814 г. у М. Ф. Орлова оказалась книга Местра, написанная 18 лет назад, и он, прочитав ее, откликнулся восторженным письмом, содержание которого выходит далеко за рамки формальной учтивости.

Письмо начинается с утверждения, что эта книга «является одной из тех аксиом, которые не доказывают, т. к. они не нуждаются в доказательстве; но их чувствуют, потому что они – отблеск подлинного знания». Противопоставляя «высокие истины», не требующие доказательств, истинам, которые нужно доказывать, Орлов первые связывает с верой, вторые – с разумом. Методы математических доказательств, по мнению автора письма, не могут быть перенесены на исторический процесс, являющийся воплощением Божественного замысла. Разум здесь бессилен. Он «теряется в массе идей», и только душа способна воспринять идею Божественного Провидения. «Так же обстоит дело и с великими истинами, содержащимися в вашем труде. Это высокие истины. Ваша книга вовсе не прекрасное произведение, написанное по поводу известных обстоятельств, как мне его определили до того, как я его прочитал; наоборот, сами обстоятельства продиктовали единственно прекрасное произведение, которое я смог найти о Французской революции». Эта фраза свидетельствует как об огромном интересе Орлова к Французской революции, так и о неспособности его в тот момент самостоятельно осмыслить ее причины и следствия. Однако эта неспособность объясняется не недостатком знаний, а скорее, наоборот, излишней осведомленностью в событиях, происходивших в революционной Франции. Книга Местра помогла Орлову увидеть смысл в том хаотическом калейдоскопе фактов, которые он узнавал из газет.

Взгляд Местра на революцию как на Божью кару за человеческие грехи снимал противоречия между предопределенностью исторического процесса и свободной волей отдельных людей. «Способность комбинировать, – пишет Орлов, – была предоставлена человеку вместе со свободой действий; но события не подвластны ему, и их ход подчинен лишь руке Создателя. Поэтому напрасно люди волнуются и спорят, желая управлять или быть управляемы тем или иным способом». Будущий декабрист критически оценивает политические дебаты о государственном устройстве. По его мнению, «нации подобны частным лицам: они могут волноваться, но им не дано себя образовывать. Когда никакой Божественный принцип не направляет их усилия, политические потрясения являются результатом их свободной воли; но способность себя образовывать не в человеческой власти; порядок проистекает из источника всякого порядка»[236]. Иными словами, народы не могут произвольно выбирать для себя формы национального бытия и принципы государственного устройства. То и другое закладывается при формировании наций и остается неизменным в своих основах на всем протяжении существования. Все попытки насильственного изменения существующего строя чреваты страшными потрясениями и в конечном итоге обречены на неудачу.