Декабристы и русское общество 1814-1825 гг - Вадим Парсамов

В. Л. Давыдов явно не принимает ни одну из концепций своего «учителя». Хотя трактовка Наполеона в «Les Orientales» ему явно ближе. Это видно уже из заголовка. Рядом с французским именем Наполеон стоит восточный вариант его фамилии Бунаберди, заимствованный из названия стихотворения Гюго[221]. Однако если у Гюго эта арабская форма имени Бонапарт мотивирована тем, что стихотворение представляет собой монолог араба, то у Давыдова оно является отсылкой к тексту Гюго. Поэтический язык Гюго декабрист использует для построения иного образа Наполеона.

Давыдов сохраняет основной мотив оды своего предшественника: Наполеон – посланник мстящего Бога (Dieu vengeur). Однако если для Гюго он всего лишь слепое оружие Провидения: живой бич (fléau vivant), не знающий пославшего его Бога (ignorant Dieu qui l’avait envoyé), то для Давыдова он ангел-истребитель (l’ange exterminateur), его рука метала некогда Божий гром (sa main jadis lansait la foudre // de ce Dieu). По сравнению с Гюго Давыдов указывает более конкретно объект, на который направлен Божественный гнев. У Гюго это французская нация в целом:

Naguére, de lois affranchies,

Quand la reine des nations

Descendit de la monarchie,

Prostituée aux factions[222].

Называя Францию королевой наций, Гюго тем самым увеличивает масштабы ее преступлений. Давыдов нигде прямо не говорит о Французской революции, но Наполеон в его представлении – враг феодально-монархических режимов в Европе, и в этом смысле он продолжает революцию:

… son bras reduisait en poudre

les Rois jouets de la fureur[223].

В отличие от оды Гюго Наполеон у Давыдова не только разрушающая сила. В его стихотворении намечен и противоположный мотив спасения, и даже жертвенности. Наполеон назван великим Прометеем (ce grand Prométhée). Заимствуя у Гюго два образа, между которыми в тексте оды нет прямой связи: Наполеон – посланец ада и Наполеон – венчаемый папой римским (Il fallut presque un Dieu pour consacrer cet homme[224]), Давыдов сближает их, создавая контрастную картину деятельности Наполеона: son nom… va flottant de l’Enfer aux autels[225]. Эта контрастность отличает стихотворение Давыдова и от двух других текстов Гюго, где противоположность характеристик, как уже отмечалось, не имеет никакого значения.

Интерпретируя деятельность Наполеона в системе бинарных оппозиций (la gloire ↔ le crime; le hazard ↔ le destin; le sommet ↔ l’abyme[226]), Давыдов подчеркивает таинственный характер его миссии, который остался не понятым ни миром, ни Францией и который так и останется тайной вечного Провидения и человеческой загадкой.

Таким образом, в осмыслении наполеоновского «мифа» декабристами отчетливо выделяются три этапа. Первый связан с войной 1812 года и началом формирования декабристской идеологии. Для него характерно резкое неприятие как Наполеона, так и французской культуры в целом. Второй этап относится к периоду деятельности тайных обществ, когда на первый план вступает представление о Наполеоне как узурпаторе власти и вместе с тем великом политическом деятеле. Тайное стремление подражать Наполеону сочетается с открытым осуждением политического честолюбия. Для последнего периода – после восстания 14 декабря – характерна в основном мифопоэтическая трактовка наполеоновской темы. Проекция судьбы Наполеона на собственную судьбу сохраняет свою актуальность. Романтический мотив изгнания и одиночества Наполеона явно перекликается с политическим изгнанием декабристов. В этой связи апология Наполеона становится неотъемлемой частью декабристской рефлексии над историей своего движения.

Политическую биографию Михаила Федоровича Орлова обычно начинают с 1814 г., когда, по его собственному признанию, он «первый в России задумал план тайного общества»[227]. Истоки исканий этого декабриста исследователи, как правило, усматривают в войне 1812 года и заграничных походах 1813–1814 гг. «Орлов, – пишет М. О. Гершензон, – подобно большинству будущих декабристов, вернулся из французского похода, обуянный самым пламенным патриотизмом и жаждой деятельности на пользу Родины»[228]. Таким образом, биография Орлова вольно или невольно подгоняется под общий стандарт декабристской биографии. И хотя это в определенной степени оправдано и даже неизбежно, нельзя не заметить, что при таком подходе утрачиваются индивидуальные черты идейных исканий, то, из чего складывается жизненный путь конкретного человека с его непредсказуемыми встречами, скрещениями судеб, взглядов, убеждений и т. д. Подобного рода «случайные» факты, не укладывающиеся в заранее заданную схему, трудны для истолкования. Поэтому на них либо не обращают внимания, либо считают их малосущественными, не оказавшими влияния на дальнейшее развитие личности. А между тем именно они позволяют лучше разглядеть неповторимые черты в облике представителя того или иного лагеря, понять, что выделяет его не только на фоне противников, но и среди своих.

В биографии М. Ф. Орлова таким эпизодом является его письмо к Жозефу де Местру от 24 декабря 1814 г. Впервые оно было опубликовано в 1821 г. в качестве предисловия к книге Местра «Рассуждения о Франции». Это было четвертое и последнее подготовленное самим Местром издание. Он скончался в феврале 1821 г., не дожив до выхода книги в свет. Письмо Орлова было передано издателю Антуану Барбье вдовой писателя, которая исполняла, скорее всего, волю покойного супруга.

Что же касается Орлова, то он вряд ли знал об этой публикации. Во всяком случае, на этот счет нет никаких свидетельств. Возможно, поэтому издатель не рискнул полностью назвать его фамилию, ограничившись указанием начальной буквы и должности: «М. О… général au service de S.M. 1’Empereur de toutes les Russies» (Г[осподин] О… генерал на службе Е[го] В[еличества] императора Всероссийского)[229]. О том, что литера «О» расшифровывается как «Орлов», говорилось во французском журнале «Бюллетень библиофила» за 1854 г.[230]Его издатель Тешнер, возможно, располагал автографом, местонахождение которого в настоящее время неизвестно. Авторство М. Ф. Орлова сомнений не вызывает.