Легионер. Век Траяна - Александр Старшинов

— Поймаю кого в канабе, в три раза больше получите! — пообещал центурион тиронам, отирая взопревший после экзекуции лоб. — Фирмин, марш за мной! Латрины мыть, а то в третьей центурии понос, все засрали, мерзавцы! Живо! Скирон, присоединяйся. Гляжу, не слишком ты устал, коли в канабу захотелось! Шире шаг! Шире! А то за всю ночь не управитесь.

* * *

К концу лета в лагерь прибыло еще человек сорок новобранцев. Их, в отличие от «славной восьмерки», определили в пятьдесят восьмую центурию, в соседний барак. Так что восьми тиронам очень быстро сделалась ясна вся особость их положения: новобранцев из пятьдесят восьмой тренировали по два ветерана на контуберний, а центурион появлялся лишь для того, чтобы отчитать нерадивых и угостить ударами палки. Зато ветераны не жалели розог, поутру являлись с целым ворохом этого добра, чтобы к вечеру измочалить все до единой о спины молодняка. У многих ссадины нагнаивались и взбухали алыми язвами. Кормили их, правда, не хуже, чем Приска и его друзей, но вечером никто не давал этим ребятам отдыха: являлся либо опцион, либо центурион лично и гнал на работы — до самой темноты.

— Я вот что думаю… — сказал Тиресий Приску как-то вечером, разглядывая парней из соседнего барака. — Валенс назвал нас быками, помнишь…

— Ну…

— А знаешь, каких бычков кормят лучше всего и не заставляют пахать? — и, поскольку Приск молчал, ответил сам: — Предназначенных для жертвоприношений, вот каких.

— Значит, — ответил Приск, — мы должны сделать так, чтобы не попасть под жертвенную секиру.

— Что именно?

— Я думаю.

Тиресий взял его левую руку, повернул ладонью наружу.

— Думай быстрее, старик, тебе грозит опасность.

Лето 849 года от основания Рима[62]

Эск. Нижняя Мезия

Три когорты выстроились на плацу с полным вооружением, с грузом на палках-фастигатах — каждый нес запас пищи на три дня, нехитрый скарб, котелок или миску и два кола для временного лагеря. Когорты уходили инспектировать лимес. От бурга к бургу, от крепости к крепости, и так вдоль Данубия до самых Нов, до лагеря Первого Италийского легиона, а потом еще дальше, до городов Малой Скифии.

— Готовы? — по обычаю трижды спросил легат Наталис.

— Готовы! — трижды гаркнули легионеры.

Когорты двинулись. Впереди на рыжей кобыле ехал сам легат. Рядом с ним гарцевал на крупном сером жеребце трибун Элий Адриан.

Тиресий вдруг выступил вперед, сказал громко:

— Бойся старого кабана, трибун.

Тот ничего не ответил, лишь глянул на Тиресия пристально, в упор. Потом, уже у самых ворот, обернулся.

Новичков в поход не брали. Они наблюдали, построившись, как покидает лагерь практически половина состава.

— Говорят, жеребец Адриана обрюхатил всех кобыл у наших всадников, — хмыкнул Кука.

— А самих всадников — сам Адриан! — заржал тихоня Квинт.

После ухода Наталиса и его когорт лагерь сделался пуст и просторен.

— Что будем делать, если даки нападут? — шепотом спросил Квинт.

Приск думал о другом. Его не даки волновали, а Фирмин: ушел кошмар «славной восьмерки» вместе с легатом или не ушел. Фирмин был страшнее любого дака. И он нападет. Сразу, как только опустится поднятая сотнями калиг пыль. Потому что Валенс тоже уехал из лагеря. С новобранцами должен был разбираться его помощник опцион, который тут же исчез за воротами, отправившись в свой поход — по девкам и тавернам в канабе.

* * *

На ночь новобранцы заложили двери барака брусьями изнутри. В каждом бараке имелось по два таких бруса на случай отчаянной осады, чтобы биться за лагерь до последнего, потому как лучше погибнуть в бою, чем умирать несколько часов под пытками или сгнить на рудниках за рекой. Сносный жребий за Данубием ждет лишь тех, кто нарушит присягу и пойдет в услужение к Децебалу. Остальным — либо быстрая и мучительная смерть, либо долгая и мучительная, и выбор этот уже не за пленником. Во всяком случае, так говорили в лагере. Как именно устроена жизнь в царстве Децебала, Приск и его друзья представляли весьма смутно. Если сказать точнее — не знали практически ничего.

После отъезда Валенса опцион, прозванный Скарабеем за вечное скрипение тростникового пера да за черный, густой волос, плотно покрывавший голову, как исчез в канабе, так до первой ночной стражи и не появился. Ничего не оставалось новобранцам, как заложить двери, и теперь пробраться в барак можно было разве что с помощью тарана. Правда, мочиться приходилось в ведро, что стояло в дальнем конце коридора. Но они и так обычно не бегали по ночам в общественные латрины, и ведро по утрам выносили по очереди.

Ночью, когда уже пошла третья стража, кто-то принялся ломиться в дверь. Стучал, орал, требовал, чтобы ему открыли.

— Никак Фирмин? — шепотом спросил Скирон.

— Ага, он, — отозвался Кука, прислушиваясь к крикам. — Зовет тебя в лупанарий к девкам.

— Сукины дети! Это я, Скарабей! — раздалось под окном. — Не откроете — изничтожу.

Тироны, наконец, узнали голос. В самом деле, Скарабей. Кинулись открывать. Опцион сидел под окном на дороге между бараком и стеной лагеря и орал что есть мочи:

— Открыть! Кому сказано! Открыть дверь, дерьмо с арены!

Тироны подхватили его под руки и поволокли в барак. Скарабей извернулся, вдруг махнул рукой, как показалось всем, случайно. На самом деле вполне намеренно — ударил локтем в лицо Квинта. Разбил губу.

* * *

На другой день после очередной тренировки Молчун попросил у Приска два асса.

— Зачем? Играть хочешь? — спросил Приск.

— В канабу сгоняю, принесу всем вина. Говорят, в винную лавку завезли несколько бочек хиосского.

— У тебя есть пропуск? — удивился Приск.

— Не волнуйся, проберусь. Два асса, и у нас будет фляга хиосского вина, — сказал равнодушно Молчун, глядя куда-то мимо Приска, — это была его манера: никогда не смотреть на собеседника и никогда не объяснять, что именно он собирается сделать.

Слово Молчун сдержал.

Вино, разумеется, было не хиосское. Правда, Приск, на своем веку попробовавший не так уж и много вин, не мог определить — какое именно. Но вполне приличное, в меру терпкое и совсем не кислое. Быть может, местное? К слову, совсем не божественное, но приличное.

* * *

Прошло дней десять, а Приск Фирмина так и не видел, да и другие не встречали. Наконец Приск не выдержал и спросил у Марция Марцера, знакомого иммуна, который с первых дней относился к подопечным Валенса с симпатией.