Девственная селедка - Екатерина Вильмонт

– Увы. Но хватит о грустном. В холостой жизни тожемасса плюсов, а о пресловутом стакане воды нам еще рано задумываться, тысогласен?

– Безусловно.

– Пироги с капустой по-прежнему любишь?

– Родька, ты помнишь? – вдруг страшно умилилсяПлатон.

– Помню, конечно. И тебя дома ждет пирог.

– Здорово…

– Скажи, а с чего это ты вдруг решил навестить родныепенаты?

– Старею, наверное. Вдруг стала сниться одна девчонка,о которой не вспоминал давным-давно.

– Так ты к девчонке приехал? Она, небось, уже бабулька?

– Да нет, зачем она мне, и где ее искать? Просто этисны растревожили и я решился…

– Ну и молодец! – Родион хлопнул брата по плечу.

– А чем же ты теперь занимаешься?

– Журналистикой.

– Вот как! Интересно… А как же вулканы?

– Это первая любовь. А с первой любовью редко остаешьсяна всю жизнь. У нас же невозможно было одно время заниматься наукой.

– И о чем ты пишешь? О политике?

– О нет, это не моя сфера. Я пишу о разных странах,много путешествую… вернее, путешествовал, сейчас вместе с другом издаем журнало путешествиях и туризме.

– Тебе это интересно?

– Весьма.

– И судя по твоей машине, приносит доход.

– Приносит.

– Родька, а мама… Как она умерла?

– Знаешь, давай в машине не будем об этом говорить.Оставим печальные темы на потом. Успеется.

– Хорошо, как скажешь…

Они замолчали. Платон смотрел в окно и не узнавал роднойгород. И брата в общем-то тоже… Он стал вальяжным, невозмутимым, и слегкапо-русски расхлябанным. А Платона не отпускало нервное напряжение, в котором онжил все эти годы… Мы, наверное, уже несовместимы… хотя я по-прежнему люблю его…еще бы, старший брат… Как я им гордился в школе. Да и потом… Он казался мнебунтарем, немыслимым храбрецом. А какие фотографии он привозил из своихэкспедиций. Потоки раскаленной лавы… Это было так красиво и романтично. Помню,эта дурочка Ева стояла возле одной из таких фотографий, а потом вдруг сказала:«Знаешь, Тоник, твой брат жутко смелый, я бы ни за что на свете не полезла втакое пекло».

Платон тогда обнял ее и спросил: «А со мной тоже бы неполезла?» А она засмеялась: «Да ты и сам бы не полез… Я права? А твой брат, онгерой, наверное…»

«Папа говорит, что не герой, а просто дурак».

А она тогда так усмехнулась… скривила губы. Романтическаядевочка была… Я потом встретил ее подружку, кажется, ее звали Женькой, да,точно, и эта Женька сказала, что у Евки шарики за ролики зашли, и она втюриласьв какого-то старого мужика и уехала с ним куда-то… то ли в Сибирь, то линаоборот за границу… Не помню… Да и вообще, сдалась мне эта Ева…

– Родь, это что, улица Горького?

– Да, теперь Тверская…

– Да-да, это еще при мне переименовали, кажется…

– Тоник, а ты где, собственно, сейчас живешь?

– В Нью-Йорке. Я так люблю Нью-Йорк. Правда, мнеприходится два часа ездить на работу. К тому же сейчас практически невозможнонормально продать квартиру. Я хотел купить дом за городом… поближе к работе,но… А ты был в Нью-Йорке?

– Да, и неоднократно…

– Что ж ты меня не нашел?

– Я подумал, раз ты не объявляешься, значит, небольно-то я тебе нужен. Но, должен признаться, когда бывал в Нью-Йорке, всегдавнимательно всматривался в лица… Безотчетно… видимо, все же хотел тебявстретить. Ты молодчина, что приехал! Я рад, братишка, правда…

– О, Кутузовский! – воскликнул Платон. – Егоне переименовали?

– Нет. Кутузов по-прежнему в чести.

Квартиру Платон не узнал. Только отдельные вещи. Отец любилантикварную мебель, и старший брат, похоже, унаследовал эту любовь.

– Красиво… Но не узнать… О, буфет на месте! Хорошо…

– Будешь жить в моем кабинете… Устраивает?

Стены кабинета были увешаны большими фотографиями. Всезнакомо – вулканы, потоки лавы. Родион на фоне извергающегося вулкана…

– Все-таки помнишь еще свое прошлое? Или боишьсязабыть?

– И то и другое. А хочешь, я тебе свою спальню уступлю?

– Нет-нет, тут отлично.

– Ну что, сразу к столу или хочешь отдохнуть? Ты всамолетах спать можешь?

– Да. Я спал. А вот есть хочу страшно. Но сперва примудуш.

– Я покажу, где ванная.

– Родька, ты спятил? Я в этой квартире вырос. Найдукак-нибудь.

– Прости, я сдурел. Там синий халат и синие полотенцатвои.

– Спасибо!

– Думаю, посидим по-братски на кухне, а?

– Еще бы! Только на кухне!

Кажется, он нормальный парень, подумал Родион. И этоздорово… Я действительно рад.

Через четверть часа Платон явился на кухню, чистый, свежевыбритыйи уже одетый. Родион как раз ставил в микроволновку тарелку с нарезаннымпирогом.

– Родька, ты что, научился печь пироги?

– Да нет, я на такие подвиги неспособен.

– Уже одно то, что ты не забыл, подвиг! А кто пекнесущественно.

– Бульон будешь? И что ты пьешь?

– Ох, все-таки перелет сказался… Я же привез шикарныйвиски…

– А как насчет водочки? На черносмородиновых почках?

– От мамы осталась?

– Нет, конечно. Я сам настаиваю. А можно наапельсиновых корочках, на калгане…

– Родька, это попахивает «Старосветскимипомещиками», – засмеялся Платон.

– О, ты помнишь Гоголя! Ценю, брат. Так что?

– Давай на черной смородине. Ну и запах… Ох, каквкусно… А бульон кто варил?

– Я. И мясо я приготовил, все кроме пирогов…

– Молодец, а я только яичницу могу…

Они выпили, не чокаясь, за помин души отца и матери.

– Тоник, а ты классно смотришься. Подтянутый, красивый.Спортом занимаешься?

– Приходится. Иначе наш график не потянешь.

Выпили еще и еще. Родион достал из духовки мясо, изхолодильника квашеную капусту и соленые огурчики.

– Родя, братик, только не говори, что ты и капустусолил, а то я расплачусь…

– Тоник, очнись, а рынки на что?

– Слава богу… А то уж я испугался…

– Тоник, скажи, ты жениться хочешь?