Со стыда провалиться - Робби Робертсон

— Эй, танцевать надо с тем, кто тебя привел! — раздался голос из-за видеомонитора.

— Простите? — не понял я.

— Вы ни разу не упомянули сегодняшнего спонсора, а мы, между прочим, до одиннадцати часов оплачиваем выпивку. Выразите хоть немного благодарности! И кроме того, в вашей книжке совсем не так много гольфа, как нам говорили…

— Большое спасибо, — произнес ведущий и опять вспотел. — Следующий!

— Геморрой?

Едем дальше. Дневная встреча с читателями и раздача автографов в крупном торговом центре на окраине города. Там не оказалось ни единого человека. В смысле не то что публики на встрече со мной, а вообще ни одного покупателя. И ни одного продавца. Нет, наверное, где-то кто-то все-таки был — ведь кто-то же включил компакт-диск с кавер-версиями хитов Билли Джоэла в исполнении «Бостон Попе Оркестра»?

Наконец, мне удалось отыскать кассу. Когда я представился, кассир — «Привет, меня зовут Клебо», если верить табличке у него на груди — пришел в большое удивление.

— Вас, наверное, пригласила Аппалачия?

— Понятия не имею, мне просто дали список мест, где я должен появиться.

— Вы позволите?.. Ах да, вижу. Наш магазин. А какое сегодня число?

— Четырнадцатое.

— Здесь так и сказано.

— Знаю. Поэтому сегодня я и приехал.

— Но у Аппалачии сегодня выходной.

— Вот как? И что из этого?

— Никого нет. Обычно у нас бывает много народу. В четверг больше двухсот человек пришли за…

— Пустяки, не важно. Может, я просто подпишу книги?

— Э-э…

— Послушайте, я прилетел из Шотландии, так хотя бы…

— Конечно, конечно. Не стесняйтесь.

— Хорошо. Где книги?

— Ох. Что вы пишете?

— Романы. В основном.

— Вы хотите сказать, художественную литературу?

— Ну… да. Да, разумеется.

— Идите вдоль этого прохода, мимо справочников по рефлексологии и кухне разных народов. Это сразу за книгами по шитью лоскутных одеял.

Я заглянул в соседнюю кофейню, взял чашку холодного капуччино и, наконец, отыскал свои книги. Их было две — два экземпляра последней изданной книги. У них не было того романа, который я собирался анонсировать. Ладно. Я все равно поставил в них свои автографы, а заодно подписал с дюжину книг Нормана Маклина[38] и уже было собрался перейти на Эда Макбейна[39], но заметил, что тот сам уже наподписывал целых три полки.

Внезапно ощутив усталость, я тяжело опустился в нежно-лиловое кресло и принялся изучать план своего маршрута. (Как радостно заколотилось мое бедное сердце, когда дома, в Шотландии, я получил по факсу этот листок! Вверху страницы красовался логотип известного нью-йоркского издательства, а ниже — перечень городов, будто из песенника Чака Берри, и все они с нетерпением ждали моего приезда!) У меня оставалось еще четыре часа до следующего мероприятия: фуршета в доме спонсора сегодняшнего вечера, владельца ночного клуба. Это хорошая возможность, сказали мне, познакомиться с людьми, которые профинансировали серию литературных чтений, оплатив мой проезд и отель.

— Вам придется поработать, — сообщила мне организаторша. — Я хочу, чтобы вы сели на конце стола и развлекали гостей во время еды. Прочтите нам один из своих рассказов. Думаю, подойдет та смешная история, в которой двое влюбленных думают, что у них нет денег, и крадут еду в магазине.

— Они так не думают, у них действительно нет денег, — возразил я.

— Вот-вот, именно, — кивнула она. — Чрезвычайно забавный рассказ.

Вечеринка у хозяина ночного клуба началась около десяти. Меня припасли на десерт: заезжий писатель, весьма знаменитый. Понятное дело, знаменитый, потому что заезжий. У меня сложилось впечатление, будто я один еще не читал здесь своих произведений. На самом деле я и был единственным, кто не выступал в этом доме каждую субботу в течение всего года.

Это означало, что только я имел глупость представить публике подборку сложных для понимания историй в духе Чехова о суровой, ожесточающей сердце жизни на каменистых землях многострадальной северной страны. Все остальные литераторы пришли сюда с солидным запасом неимоверно длинных поэм и рэперских речитативов, в основном посвященных дракам, наркотикам, размерам пениса (да еще в сравнении с размерами этого органа у других присутствующих поэтов), рвоте с перепоя, изнасиловании мальчиков, провалам в памяти, смерти (особенно желаемой прочим присутствующим чтецам), твоей мамаше, твоей сеструхе… твоей сеструхе, мать твою, а также стоимости пива в студенческом клубе.

Это продолжалось два часа. Лавина громко выкрикиваемых в микрофон слов буквально пригвоздила меня к банкетке, обитой лиловой кожей. По большей части (как мне показалось) этот поток был направлен на меня — гребаного выскочку, так называемую знаменитость, про которую в жизни никто не слыхал. Я уже было решил отказаться от привычной тактики растягивания одной бутылки пива на весь вечер (чтобы сохранить профессиональную четкость дикции, когда я все-таки поднимусь на сцену) и одним махом уговорить бутылочку «Джим Бима», более подходящего случаю, как вдруг услышал свое имя. Я сорвался с места.

— Добрый вечер, — сказал я. — Пожалуй, начну с отрывка из моего нового романа. Это психосексуальный ужастик, изобилующий сценами педофильных сношений и бреднями буйнопомешанных…

В глубине зала раздался возглас.

— Простите?

— Не надо! — крикнул кто-то из публики. — Мы хотим послушать ваши рассказы о гольфе.

Что мне оставалось? Ради Бога, подскажите, что я мог поделать? Как всякий другой профессиональный писатель, который пятьдесят недель в году не встает из-за стола, в полном одиночестве занимаясь бумагомарательством, и вынужденный расплачиваться за это единственным возможным способом — то есть продаваться любому, кто соизволит купить ему билет на самолет и даст возможность немного обновить гардероб, — я прочитал им свой чертов рассказ о гольфе.

Мне уже приходилось давать уроки в школе, и я находила в этом удовольствие. Преподаватели были доброжелательны и любезны, ученикам нравилось писать стихи под началом «настоящей» поэтессы. Но в этом заведении — средней школе для мальчиков — все оказалось иначе. Старший преподаватель английского языка и литературы отнесся ко мне с мрачным недоверием. Он ничего не рассказал о ребятах, с которыми мне предстояло работать, а просто всучил классные журналы и строго-настрого приказал заполнять их как положено. Судя по всему, он не хотел, чтобы я вела уроки в его школе. Может, он считал всех поэтов анархистами.