Здесь и сейчас - Гийом Мюссо

Я понимающе кивнул.

— Вот написал Лизе письмецо! — Я протянул Салливану конверт. — Передайте ей, пожалуйста. Сможете?

— Ну, конечно!

Старик подошел поближе к окну.

— А что ты ей написал? — спросил он.

Я только открыл рот, чтобы ответить, как легкая дрожь пробежала по моему телу. Я ощутил покалывание в кончиках пальцев. Камея выпала у меня из рук. И тут меня скрутило.

Перед глазами все поплыло, но я успел увидеть, как Салливан хладнокровно рвет конверт, который я ему передал.

— Да что вы себе позволяете? Подлость какая!

Я поднялся со стула, чтобы вырвать остатки письма из его рук, но тут мои ноги подкосились, и мне показалось, что я увязаю в зыбучем песке.

— До будущего года, — сказал Салливан и сунул сигарету в рот.

Электрический разряд вспыхнул у меня в мозгу, и следом грянул гром, от которого у меня чуть не лопнули барабанные перепонки.

Я испарился.

(…) Я поняла, что жестоко не бегущее время, а утрата чувств и эмоций. Потеря, словно их никогда и не было.

Лоране Тардье

0

Коротко и яростно взвыла сирена.

Кузнечные мехи прерывали вздохами монотонное урчание. Скрежетало железо. Оглушительно грохотала железная дорога.

Я лежал, вытянувшись на чем-то жестком и вибрирующем. Чувствовал направленную на меня вентилятором горячую струю прогорклого воздуха. Мои зубы стучали. В голове туманилось, дышать было тяжело. Лицо горело от жара, волосы слиплись от пота. Мучительно хотелось пить. Внутри все горело.

Я уже привык к рези в глазах, к склеенным векам. Открывать их было мукой. Мне словно насыпали в них песку, а потом склеили. Все-таки я открыл глаза. Но видел не ясно, смутно. Первое, что я различил, был металлический стержень, который тянулся от пола до потолка. Я вцепился в него и поднял ватное тело.

Постепенно зрение прояснилось. Я различил сиденья, граффити, раздвижные двери.

И понял, я в поезде нью-йоркского метро.

1

— Откуда взялся, перец?

В вагоне сидел только бомж, вальяжно развалившись на сиденье, и три парня — черный, белый и латиноамериканец, — мелкая шпана с пивом в крафтовом пакете. Парняги — чистая карикатура, зубы со скайсами, сами в банданах, снэпбэках, толстовках с капюшонами, на шеях по килограмму цепей, футболки с Тупаком Шакуром,[24]рядом древний кассетник, откуда несется рэп.

— Тикалки небось хороших бабок стоят!

Миг, и они уже возле меня. Я стою, по-прежнему вцепившись в стойку. Кожа покрыта мурашками, затылок ломит, хочется лечь в кровать, укрыться тремя одеялами и выпить грога.

— Гони бабло и куртку!

Латиноамериканец первый поднял на меня руку. Унизительная пощечина, которой он меня неожиданно наградил.

Я, хоть и был не в кондиции, спускать ему не собирался. Тоже поднял руку, хотел вернуть полученное. Только поднимал слишком медленно. Получил кулаком в печень, а потом коленом под дых и повалился на пол. Мне на горло наступили грязной кроссовкой. Встать я не мог, и на меня посыпался град ударов: меня били ногами, плевали, осыпали бранью. Потом и нож блеснул, его приставили к моему горлу.

Кишки крутит, на глазах кипят слезы, а что я могу? Вот так они меня и ограбили. Все забрали: бумажник, деньги, паспорт, ремень, куртку, а главное, старинные дедушкины часы «Танк» от Луи Картье.

Пытка длилась не больше нескольких минут. Как только поезд остановился на платформе, парни мигом выскочили, оставив меня наедине с бомжом, который плевал и на меня, и на мою участь.

Я лежал на полу, часто дыша, как собака, и пытался собраться с мыслями. Болело у меня все. Из рассеченной брови текла кровь, губы распухли, под глазом, ясное дело, синел фингал.

«Не лучшее из прибытий…»

Я пропустил станцию, прежде чем набрался сил, поднялся и плюхнулся на откидное сиденье. Взглянул на пластиковую схему вверху вагона, понял, что я на синей линии, то есть на линии А, самой длинной из всех в Нью-Йорке. Эта линия соединяет Куинс с самой северной точкой Манхэттена. Подонки выскочили на 125-й улице, а мы сейчас проезжали 116-ю. Когда двери снова разъехались, я выбрался на платформу станции «Катедрал Парквей». На платформе ни души. Прошел через турникет, поднялся по лестнице и оказался на 110-й улице. Пройди несколько шагов, и будет дом Элизабет Эймс! Таких случайностей не бывает.

Было еще темно и довольно холодно. На тротуаре парень загружал автомат свежими газетами. Я спросил, сколько времени, он ответил: шесть, а я посмотрел дату на газете. Сейчас, стало быть, было 5 ноября 1995-го. Первую страницу пересекал внушительный заголовок:

ИЦХАК РАБИН УБИТ В ТЕЛЬ-АВИВЕ

НА МИТИНГЕ В ПОДДЕРЖКУ МИРА

Я быстренько пробежал глазами статью. Ультраправый террорист выпустил израильскому премьеру две пули в спину, «защищая народ Израиля от решений Осло». Рабина срочно отвезли в больницу, где через два часа он скончался. Тон статьи был пессимистический, будущее мирных начинаний стало сомнительным.

«Только этого не хватало…»

2

Я уточнил номер квартиры по почтовому ящику и позвонил в дверь Лизы.

Молодая женщина, открывшая мне, весело улыбнулась. Лизу было не узнать. В последний раз я видел ее в коме на больничной койке, она была на пороге смерти, а теперь цвела, как роза, была радостна и свежа. На ней были только мужская рубашка и ботинки, так что можно было разглядеть ее хорошенькие ножки. В руках она держала зубную щетку.

— Отлично, что пришел, — заявила она, словно мы с ней сто лет дружили.

В квартире вкусно пахло кофе.

— Боже мой! Где это тебя так разукрасили? — воскликнула она, разглядев мою распухшую физиономию.

— Три подонка в метро отдубасили. И обокрали, — мрачно сообщил я.

— Ой-ой-ой! Идем, я тебя продезинфицирую.

Я пошел за ней в ванную вместе с котом Ремингтоном, который уже терся о мои ноги.

Намочив вату спиртом, Лиза принялась вытирать кровь с моего лица. Пока она изображала медсестру, я вдыхал ее запах, наслаждался игрой оттенков ее светлых волос, движениями маленьких грудок, которые шевелились под рубашкой в такт ее движениям.

— Салливан мне сказал, что ты уехал в Руанду с «Медициной без границ». Ужас, что там творится, да?