Дочь моего врага - Моника Маккарти

— Вам не стоит смущаться, — сказала она с нежной улыбкой.

Почему она, черт ее возьми, была такой милой и так улыбалась ему? Он не хотел привязаться к ней. Но невозможно было противостоять ее обаянию.

— Я считаю, что вы чудесно рисуете. Подумать только, как вам удалось запечатлеть сельский пейзаж… Вы видите вещи глазами художника. Вы разбираетесь в перспективе и умеете передать детали.

По-видимому, она приняла карту за обычный набросок, а его замешательство приписала смущению, оттого что уличила его в столь мирном занятии. Ему чертовски повезло, что он только начал зарисовывать эту карту. И именно поэтому она находилась в его спорране, обычной для шотландского воина сумке, где ей и полагалось быть, но если бы Анна перевернула карту… Ему было бы трудно объяснить заметки, в которых значилось число солдат, рыцарей, лошадей и запасов оружия.

Он проклинал свою беспечность, то, что не припрятал документ получше, прежде чем отправиться на озеро. Ему следовало проявить осторожность.

Похоже было, что в замке нет места, где он мог бы укрыться от Анны.

Лицо его было жестким и суровым, когда он протянул руку за картой.

Анна поколебалась, по-видимому, не желая возвращать ее, но потом положила на стол возле его постели.

— А что означают эти пометки?

Его сердце упало, потому что он понял, что она заметила просвечивающие сквозь пергамент надписи на обороте. Он схватил ее за запястья, не давая перевернуть лист пергамента.

— Оставьте это, Анна.

Это прозвучало так, словно бы он хотел сказать: «Оставь меня в покое!»

Анна подняла на него глаза, и в мерцании пламени сверчи их взгляды встретились.

— Не могу, — прошептала она.

По-видимому, ее слова ошеломили ее так же, как и его. Между ее бровями обозначилась морщинка.

— Разве вы не чувствуете?

Артур не хотел этого слышать, не хотел признавать того, что, по его разумению, было невозможно. Ведь она была дочерью Лорна. Они оказались во враждебных друг другу армиях. Черт бы ее побрал — он должен побороть это влечение.

В Артуре вспыхнула ярость, и он рванул Анну к себе.

— То, что вы чувствуете, Анна, только похоть.

Он крепко прижал ее к себе так, что она ощутила стальную мощь его грудной клетки.

— Вы этого хотите?

Она попыталась вырваться и затрепыхалась, как птичка в клетке, но Артур ее не выпустил. Она достаточно долго подвергала его искушению. Ей следовало узнать, что это не игра. Что ее интерес к нему чреват для нее опасностью во многих отношениях. И дело было не только в том, что она представляла угрозу для его миссии. Она была леди, а того, чего он хотел от нее, она не могла ему дать.

— Пустите меня. — Ее обезумевшие глаза искали ответа на его лице. — Вы меня пугаете.

Его рука скользнула к ее шее, и большой палец коснулся бурно бьющейся жилки.

— Пугаю? Что ж, это хорошо, — сказал Артур, наклонил голову и прижался губами к ее губам.

Артур целовал ее так, будто собирался наказать за то, что она сделала с ним. За то, что искушала его. За то, что отвлекала от дела. За то, что была такой прелестной и восхитительной. Он хотел преподать ей урок.

Но при первом же прикосновении к ее губам Артур почувствовал, будто его ударили молотом в грудь. Весь гнев прошел, и его тело наполнилось томлением.

Иисусе! У нее был божественный вкус. Ее губы были такими нежными. Ее кожа была такой благоуханной. А ее волосы… Господи! Ее сверкающие волосы… Он пропустил пряди сквозь пальцы… Ощущение было неземным.

Она была ангелом, ниспосланным, чтобы мучить его.

Артур застонал и ослабил объятия. Его поцелуй обрел большую нежность. Теперь он целовал ее нежно и медленно, баюкая в объятиях и стараясь сделать так, чтобы она тоже захотела ответить на поцелуй.

В это было невозможно поверить. Это превосходило его фантазии и ожидания, если бы он посмел представить себе такое. С первого мгновения, как его взгляд упал на Анну Макдугалл, он желал ее, но не мог даже думать о том, что такое возможно.

Но, черт возьми, это оказалось возможным, хоть и неправильным. Их влечение опасно.

Они обречены. Он не должен делать этого. Но и заставить себя остановиться он тоже не мог.

Артур убеждал себя в том, что это всего лишь поцелуй. Он целовался много раз, и в этом не было ничего непреодолимого, с чем он не мог бы справиться. Но поцелуй Анны ничуть не походил на прежние.

Ощущение было совершенно другим. Обычно ничего подобного не случалось. Раньше для него поцелуй был средством приближения к вожделенному свершению, чем-то, чего ожидают перед главным действом, а не тем, что может принести наслаждение само по себе. Но целовать Анну доставляло ему наслаждение, слишком сильное наслаждение. С ним происходило что-то странное. Его тело вело себя не так, как должно было бы вести. Ведь это был всего лишь обычный поцелуй. Он был в огне. И почему сердце у него билось так бешено?

Похоть можно было обуздать. Он мог бы с ней справиться. Другие женщины возбуждали в нем желание, но он всегда Мог контролировать себя. Сейчас же он испытывал мучительное, болезненное желание. Никогда в жизни с ним не происходило ничего подобного.

Похоть по крайней мере была понятна и объяснима, но он не мог понять другого чувства, ширящегося в его груди до такой степени, что ему казалось — он сейчас взорвется. И это чувство приводило к желанию защитить Анну, лелеять ее и беречь, как сокровище.

Но этой девушке было не суждено принадлежать ему…

На одно мгновение Анна испугалась. Она попыталась оттолкнуть Артура, потому что ее испугало выражение его глаз. Он предстал перед ней таким, каким она никогда его не видела. Не отстраненным, сдержанным рыцарем, умеющим управлять своими чувствами, но диким, неприрученным воином. Человеком, гораздо более опасным, чем она предполагала.

Его яростный поцелуй потряс ее. Будто вся темная энергия, которая, как ей казалось, всего лишь теплится под поверхностью, взорвалась и выплеснулась наружу от одного только объятия. Она смогла почувствовать его гнев в яростной жесткости его рта, будто он хотел ее за что-то наказать.

Возможно, она и была испугана, но, если даже его и охватил гнев, она понимала, что он никогда не сделает ей больно. Анна не знала, откуда у нее такая уверенность, но это было так.

И тогда, прежде чем она успела подумать и принять меры, прежде чем потрясение прошло и прежде чем она осознала, как приятен ей этот поцелуй, все изменилось. Она услышала его стон, будто весь гнев по капле вышел из него. Поцелуй, который сначала она восприняла как желание наказать, теперь обрел другой смысл, будто он умолял ее.

И все это было… совершенством. Он сам был совершенством.