Психические убежища. Патологические организации у психотических, невротических и пограничных пациентов - Джон Стайнер

стадии так: первая, когда выражен страх утраты объекта, и вторая, когда прорабатывается переживание утраты объекта. Стадия контейнирования соответствует первой фазе депрессивной позиции, где облегчение зависит от того факта, что объект продолжает существовать, и это очевидно также на ранних стадиях скорби, следующих непосредственно за потерей, и должно быть успешно проработано, чтобы наступила вторая фаза. В исследованиях тяжелой утраты выделяют различные стадии процесса, но все согласны с тем, что на ранних стадиях предпринимаются попытки отрицать факт потери, и это отрицание необходимо преодолеть при столкновении с ее реальностью (Bowlby, 1980; Parkes, 1972; Lindemann, 1944). Именно на второй стадии, которая представляет собой движение к независимости, должен произойти отказ от объекта, и я полагаю, что именно в этой точке проекции отводятся от объекта и возвращаются в самость. На этой стадии происходит признание факта утраты объекта, что означает, что должна произойти проработка скорби.

Скорбь

В главе 3 я вкратце обсуждал последовательность событий в процессе скорби, используя схему Фрейда из статьи «Скорбь и меланхолия». Фрейд описывает, как вслед за тяжелой потерей утрата объекта приводит сначала к идентификации с объектом и к отрицанию утраты, а далее Фрейд подчеркивает значимость столкновения с реальностью для проработки скорби. Именно столкновение с реальностью утраты столь сложно выдержать при переживании скорби, и Фрейд размышляет об этом в терминах либидо, говоря, что вердикт реальности выносится именно привязанности либидо к утраченному объекту.

Сегодня, когда мы признаем центральную роль проективной идентификации в создании патологических объектных отношений, можно пересмотреть формулировку Фрейда, думая больше в терминах отделения частей самости от объекта, чем в терминах отделения либидо. Тогда становится ясно, что при проверке реальностью каждого из воспоминаний об утраченном объекте необходимо выдержать именно болезненное распознание того, что принадлежит объекту, а что – самости. Это различение производится посредством тщательной работы скорби, и в этом процессе утраченный объект рассматривается более реалистично и ранее отчужденные части самости постепенно признаются как принадлежащие самости.

Если скорбь может быть проработана, человек начинает более четко воспринимать отдельность самости и объекта и более четко распознавать, что принадлежит самости, а что – объекту. Когда такая раздельность достигается, это имеет колоссальные последствия, поскольку вместе с ней развиваются другие аспекты психического функционирования, которые мы связываем с депрессивной позицией, включая развитие мышления и образование символов (Bion, 1962a; Segal, 1957).

Мы видим, что способность признавать реальность утраты, которая приводит к различению самости и объектов, имеет решающее значение, поскольку именно она определяет, придет ли процесс скорби к нормальному завершению. С этим связана задача отказа от контроля над объектами, означающая необходимость обратить предыдущую тенденцию, направленную на обладание объектом и отрицание реальности. В бессознательной фантазии это означает, что человек вынужден столкнуться со своей неспособностью защитить объект. Его психическая реальность включает ощущение внутренней катастрофы, порожденной его садизмом, и понимание того, что его любви и репаративных желаний недостаточно для сохранения объекта, которому следует позволить умереть – со всем последующим опустошением, отчаянием и виной. В этом процессе неизбежны интенсивная душевная боль и конфликт, являющиеся частью функции скорби и ведущие к ее разрешению.

Понятно, что все то, что относится к скорби, связанной с реальной потерей, по своей сути справедливо и для всякого переживания сепарации, которая на примитивном уровне ощущается как утрата. Поэтому когда младенец сталкивается с тем, что мать его отвергает, разочаровывается в нем или с ним расстается, он верит, что утратил ее, и, вследствие всемогущества своих мыслей, погружается в бессознательную фантазию, что мать убита его смертоносными импульсами. Если он способен выдержать психическую реальность этой утраты и пережить боль скорби, то сможет постепенно отвести свои проекции обратно в себя. Таким образом он становится сильнее, а его объект интернализуется в форме, менее искаженной проективной идентификацией. В главе 3 я описал пациента (пациент В.), который не мог допустить смерти своих объектов, поскольку это слишком переплеталось со страхом его собственной смерти, что представляет собой большую проблему у ряда пациентов. Сигал (Segal, 1958), наоборот, описывает, как анализ страха смерти у пожилого мужчины позволил ему проработать некоторые страхи утраты его объектов.

В процессе анализа часто происходят разрывы непрерывности, например из-за болезни аналитика или же из-за выходных и каникул, что позволяет изучать описанные выше процессы, но то же самое происходит и всякий раз, когда аналитик воспринимается как независимый, отдельный и самостоятельно думающий и пациент вынужден столкнуться с реальностью отказа от собственнического контроля над аналитиком. Зачастую именно способность аналитика независимо мыслить наилучшим образом выражает его независимость. Если такая раздельность достигается, переживается некий квант скорби, и некий квант самости возвращается в Эго. Если при этом Эго укрепляется, то может установиться доброкачественный цикл и развернется более гибкая и более обратимая разновидность проективной идентификации.

Препятствия на пути восстановления спроецированных частей самости

Во многих исследованиях тяжелой потери обсуждаются различные факторы, которые мешают нормальному ходу процесса скорби, и эти факторы могут повлиять на течение любой из описанных мною стадии. Проблемы с контейнированием возникают, если отыгрывание со стороны аналитика становится слишком разрушительным, так что тревога и возбуждение заменяют понимание и интеграцию. Они возникают также, если аналитик недостаточно чувствителен к проекциям пациента и закрывает от них свою душу или же они вызывают у него такую тревогу, что он проецирует их обратно пациенту.

Однако большинство проблем возникает, когда наступает вторая стадия скорби и сопротивление провоцируется именно отказом от объекта. Мой опыт с г-жой Б. и рядом других пациентов привел меня к убеждению, что если аналитик хорошо обучен и избегает значительного отыгрывания, то контейнирование достигается, по крайней мере, отчасти, и большая часть препятствий на пути прогресса возникает именно тогда, когда пациент и аналитик приближаются ко второй фазе. Тогда мы наблюдаем знакомую ситуацию «застрявшего», относительно свободного от тревоги пациента, который часто начинает гораздо лучше справляться с повседневной жизнью, однако привязывается к анализу и становится зависимым от него, хотя и отрицает это.

Одним из факторов, сильно затрудняющих переход пациента от стадии контейнирования к стадии отказа, является необходимость отпустить объект, от которого, как пациент продолжает верить, зависит его выживание. На примитивном уровне разлука неотличима от смерти, и, если объекту суждено умереть (а он контейнирует слишком много самости, отщепленной и в него спроецированной), пациент боится утратить себя в этом процессе. Поэтому он может паниковать, цепляться за объект, отрицать утрату, как будто способен таким образом предотвратить собственную смерть. Эта ситуация кажется ему несправедливой, поскольку он не может принять проекции назад, не пережив скорби, и не может позволить объекту умереть