Коллекция нефункциональных мужчин. Предъявы - Наталья Рубанова

Этой тайной и пользуются подобные женщины, на вид, в принципе, ничем не отличающиеся от обыкновенных; правда, как они пользуются этой тайной, тоже пока не ясно — пока ведь, к сожалению, нет достаточного количества вивариев, изучающих такого рода пары.

Дур-бабы, ни о чем не подозревая, вынашивают или не вынашивают плоды собственного либидо. На наш взгляд, это одна из самых распространенных категорий женщин.

Пофигистки спокойно варят с утра кофе; им все пофигу, даже погода в Атлантиде.

Мечтательницы еще мечтают, подражая Ассоль; парфюмеры же предложили им материализованные грезы: духи «Алые паруса» от парфюмера Гренуя.

Не хронически усталые хотят отоспаться в выходные; хронически усталые хотят отоспаться каждый день в надежде забыть слова «рынок» или «магазин» — хронически усталые когда-то были мечтательницами, но «Алые паруса» от Гренуя напрочь отбили у них охоту на грезы.

Смятенные читают философов — иногда им идет это на пользу, но лучше б их численность уменьшилась: смятенные могут ввести в заблуждение и иного неглупого мужчину.

Спешащие поправляют пейджеры и мобильники; спешащие могут не заметить смен времен года.

Иная невротичка может запустить в вас, к примеру, кастрюлей, а после этого заплакать и заговорить о Шопенгауэре или о чистой любви.

Умная женщина, в принципе, не слишком далека от не очень умной. Часто умные женщины бывают довольно кондовыми и неинтересными, но есть и красивые исключения.

Ленивая женщина целый день может проваляться с книгой или мужчиной на диване; ленивая женщина тяжела на подъем и обычно, хотя и не всегда, нудновата.

Директриса втайне — монстр; каждая директриса втайне — монстр, но любит претворяться его противоположностью (то же относится к бизнес-леди и главвредшам).

Профессорши бывают весьма различны; они могут включать в себя любой тип женщины; иногда же меланхоличны или слишком эмоциональны.

Волевая женщина все делает против собственной воли; безвольная женщина вообще ничего не делает.

Монахини постятся и отрицают культуру секса как неприемлемую; известно множество случаев неврозов на сексуальной почве, а также случаи, явно неприемлемые культурой монахинь; монахини — часто женщины (не)верующие.

Застенчивые не носят яркого и короткого, а также стесняются выйти в середину многолюдной залы; добрые кормят на улице птиц.

Опасные и роковые — самая интересная часть прекрасного пола; они не могут быть классифицированы в силу своей утонченности, высокого (часто) интеллекта и некоторой богемной распущенности; часто от этих женщин мужчины теряют голову. Иногда этих женщин называют стервами, что, в принципе, не имеет к ним никакого отношения: стерва — это стерва, так же как ханжа — это ханжа. Редкая ханжа, кстати, не стерва, но не обязательно, что каждая стерва — ханжа.

Среди неглупых женщин встречаются и дрессировщицы. Это очень редкие женщины, занесенные как исчезающий вид в «Книгу Инь».

«Страус — не птица, мужчина — не человек», — так обычно говорят дрессировщицы, легко, практически на «раз», раскусывая мужчину — и даже настоящего кладоискателя, который любит повторять: «Курица — не птица, баба — не человек». Но, вопреки закону логического жанра, именно дрессировщицы и кладоискатели создают идеальный союз. От этого союза появляются не самые некрасивые дети, не попадающие при вырастании под такие категории, как «курица» и «страус».

Дрессировщица — мечта любого мужчины; и лишь кладоискатель не всегда признается себе в этом — ведь самым тяжким грехом кладоискателя считается прикосновение к «нечистой» женщине (в древности — «нечистая сила»).

Подведем итог: в целом, женщина, как было установлено и подтверждено исследованиями.

A. A. Катарсис-Шуллер, не многим отличается от курицы, но многим — от мужчины. Даже состав крови у женщины другой. Женщина морозоустойчива, антикоррозийна, бесподобна. В отличие от мужчины, так часто напоминающего маленького недоразвитого ребенка, женщина практически никогда его не напоминает. Некоторые женщины предпочитают красивых и странных мужчин; некоторые предпочитают женщин.

И только дрессировщица счастлива, потому как только она одна и знает, что такое — любить мужчину. Вопреки закону жанра. Et cetera. Et cetera. Et cetera.

Дитятко лезло-лезло, лезло-лезло, вылезло, оглянулось и заорало. Заорало Дитятко сразу благим матом — только чтоб не пугать выродившую с лекарями, закодировало Дитятко благой мат в непереводимое: «А-а-а!», «а-а-а!» — и так двести тысяч тридцать три раза.

Так Дитятко орало несколько дней и ночей, несколько месяцев, несколько смен времен года орало так Дитятко — с перерывами на сон и стул.

Сон у Дитятко был здоровый, крепкий; стул тоже был здоровый и крепкий, со специфическим запашком. Еще у Дитятко имелись тулово, голова и др., в т. ч. — конечности.

Шло время, шло себе и шло; росло Дитятко, росло себе и росло. Оно любило поесть, поспать, а больше ничего и не любило — только бабло.

Достигнув изрядного возраста, пообломало бока Дитятко, но нрав свой не изменило.

Послали тогда к Дитятко человека с оказией. Прочитало Дитятко оказию, заржало и включило телик.

Во второй раз послали к Дитятко Человека с оказией. Снова прочитало Дитятко оказию, еще сильнее заржало и включило видак.

В третий раз послали к Дитятко Человека с оказией. Раскрыло Дитятко оказию (а было оно уже в летах порядочных) и рот раскрыло: знаки все какие-то непонятные, неразборчивые, страшные… Испугалось Дитятко — и в лес бежать. А в лесу волки. Пуще прежнего испугалось Дитятко, желудок в пятки ушел.

Тут подходит к Дитятко волк и спрашивает:

— Ты пошто, сучье отродье, оказию не признало?

А другой:

— Ах ты, волчья сыть, травяной мешок, ты пошто другую оказию не прочитало?

И третий:

— Вот я тебя за это съем!

Задрожало Дитятко, в штаны наложило, преклонных лет достигло. Сидит — слова вымолвить не может, и вообще — ничего не может.

Рассмеялись волки:

— Дурачина ты, простофиля, и чему тебя в школе учили?

Еще пуще задрожало Дитятко, поседело совсем, а волки ему так говорят:

— Мы — санитары. Мы таких, как ты… — они переглянулись. — Да противно мараться-то об тебя.

(У Дитятко в это время начался понос).

— Оставь, Серый, — поморщилась старая хромая Волчица, — не отмоешься.

— А санитарить кто будет? — провыл Серый.

Волчица пожала плечами и отошла в сторону.

Тут на лес опустился туман и откуда-то сверху, прямо на голову Дитятко, упал толстенный Том.

Дитятко отодвинулось, но Том придвинулся на такое же расстояние. Дитятко, потеряв последние зубы, снова отодвинулось, но Том приблизился ровно на столько же, что и в первый раз. Так продолжалось очень долго, пока до Дитятко не дошло, что сопротивляться бесполезно.