Враги народа. От чиновников до олигархов - Дмитрий Соколов-Митрич

Сергей Зеленов версию с недоброжелателем решительно отверг и, прежде чем говорить об Овчинникове, очень глубоко и продолжительно вздохнул.

— Честно говоря, меня эта история изрядно утомила. Понимаете, в чем разница между мною и им? Он человек творческий и ни за что ответственности не несет. А я должен думать о 15 тысячах жителей города. Город наш, к сожалению, дотационный. Большая часть бюджета складывается из тех денег, которые мы получаем из области. Распоряжается этими деньгами губернатор. Не знаю, как бы поступил на моем месте Овчинников, но я не считаю себя вправе кусать руку, которая кормит даже не меня, а всех жителей Боровска.

— Но ведь идея города-галереи, если ее грамотно реализовать, может кормить их не хуже губернатора.

— Может, вы и правы. Но ее еще надо грамотно реализовать. А люди есть просят уже сейчас…

Все, кто бывает в Боровске, удивляются: почему здесь нет железной дороги? Оказывается, вот почему. Когда ее строили, местные купцы скинулись и дали кому следует большую взятку. Чтобы дорога прошла мимо. Чтобы ничего не надо было менять.

История про художника Овчинникова очень похожа на историю про железную дорогу, правда?

20-й век. Ненецкий автономный округ.

мыс Канин нос, поселок Шойна:

Одна восьмая миллиметра — это средний диаметр песчинки. Величина постоянная во всех пустынях планеты, будь то Каракумы, Сахара или пески, которые один за одним накрывают собой дома поселка Шойна Ненецкого автономного округа. Шойнинская пустыня — самая северная в мире. Она захватила пространство на несколько десятков километров вдоль побережья Белого моря на полуострове Канин за полярным кругом. Наступление песка на вечную мерзлоту началось здесь в тридцатые годы после того, как рыбаки колхоза «Северный полюс» тралами уничтожили в районе Шойны растительный покров морского дна. Ставший свободным песок море выкатывает на берег тысячами тонн, а ветер во время отливов разносит по тундре. За 70 лет никто не попытался решить эту проблему. За пределами Ненецкого автономного округа и Архангельской области о шойнинской трагедии практически никому не известно. Мне удалось побывать на месте экологического бедствия.

Белое море, желтое море

Шойну уже видно минут за 20 до посадки: тонкая песчаная полоска берега вдруг уходит в материк. Еще минута полета — и кажется, что под тобой плещутся два моря: слева обычное, синее, справа — желтое. Бьются друг о друга волнами и не могут перемешаться. Дома — как консервные банки, занесенные прибоем. Из элементов романтики только маяк и белый шар метеостанции.

«Ан-2» из Архангельска летает в Шойну четыре раза в месяц. Из Нарьян-Мара — три. Каждый самолет для Шойны — это праздник. На песке летного поля собирается полпоселка. Приходят даже те, кто никого не провожает и не встречает. Для местных жителей самолет — это символ веры, что земля круглая, что где-то есть Москва и 450 человек, которые живут здесь — это еще не все население планеты.

Аэропорт — по пояс занесенная песком избушка, в которой есть кабинет директора и зал ожидания. Директора зовут Саша Пестов. Он уже три года совсем не пьет, а раньше пил крепко. Когда в Архангельске объявляли, что из-за плохих метеоусловий Шойна не принимает, кто-нибудь из пассажиров звонил Сашкиным соседям, чтобы его растолкали и дотащили до рабочего места. После этого погода в Шойне сразу налаживалась. Саша Пестов не бросил пить, даже когда к нему в форточку по ночам стали залетать вертолеты. Закодировался он лишь после того, как от него ушла жена. С тех пор он женился второй раз, открыл магазин одежды и стал жадным. В поселке сразу вспомнили, что когда-то Пестов нес военную службу в Эфиопии и дали ему неприятную кличку Эфиоп.

— В армии меня больше всего поразили окрестности Суэцкого канала, — любит вспоминать Эфиоп. — Там тоже пески, точно такие, как у нас. Но почему-то ничего не заносит: дома стоят во весь рост, дороги чистые. Я так и не понял почему.

Самолет чувствует себя в Шойне неуютно. Быстро высадил одних пассажиров, забрал других, подпрыгнул и улетел.

Привет из СССР

У председателя сельсовета Володи Коткина в кладовой можно найти много интересного. Например, газету «Нарьяна вындер» («Красный тундровик») от 25 мая 1979 года, заметка «Так здесь начиналась жизнь…»:

Эпиграф:

«Что-то снова море неспокойно,

Подошли осенние шторма,

На песке моя родная Шойна

Крепко понаставила дома».

«Здесь, на полуострове Канине, веками царило безмолвие снегов. Таков он, Север. А Белое море хранило в себе большие запасы рыбы, морского зверя. И в двадцатых годах нашего века сюда по сезонам стали приезжать мужики из поморской столицы Мезени. Жили они в избушке, в местечке Торна: рыбачили, охотились, увозили в Мезень камбалу, навагу, треску, белуху, морских тюленей, песцов, лисиц. Место было богатое, и мужики решили переселиться сюда совсем. В 1926 году в Торну приехали несколько семей Коткиных, Сахаровых и Козьминых. Сначала все жили в одном домике, постепенно появились новые избушки. Рыбу и пушнину на оленях увозили в Несь и там сдавали. Закупали продукты на год, получали почту и возвращались обратно. Одной из остановок из Торны в Несь было местечно у реки Шойны. Так и появился поселок Шойна. В 1935 году здесь построили консервный завод. Выловленную навагу, камбалу, сайку и даже куропатку перерабатывали на консервы и отправляли на ботах в Архангельск, в Мезень. Очевидцы рассказывали, что иногда у пристани в Шойне под загрузку и разгрузку собиралось до 70 ботов. Посмотришь с берега: мачты, мачты… Уже тогда поселок стали называть вторым Мурманском».

— Володя, ну и где завод? Где мачты, мачты?

— Завод смыло в море еще в 1941 году. Во время шторма. А последний корабль продали в начале 90-х. Потом еще какое-то время принимали рыбу частные закупщики, но в 2001-м прекратилось и это. Сейчас в поселке около 100 рабочих мест и все бюджетные. Одних кочегаров 16 человек, благо одной котельной на весь поселок нет. В школе своя кочегарка, в администрации своя, в клубе своя, в магазине, и на каждую положено по 4 кочегара. А так работа у нас одна — это море и тундра. В море ловят рыбу для собственных нужд, собирают гусиные и чаячьи яйца, бьют птицу. В тундре — собирают морошку для норвегов. В прошлом году они ее по 200 рублей за килограмм принимали и многие заработали бешеные деньги — тысяч по 100–200. Два раза в год тут олени мигрируют — с мыса Канин нос в Мезенские леса и обратно. Олени ненецкие, но ненцы не жадные и дают нашим ребятам заготовить мяса. Так что жизнь не шикарная; йо сытная. Поэтому даже когда нашим жителям предлагали квартиры на материке, соглашались немногие.

Глава администрации: Владимир Коткин долго ищет ключ от замка в местное общежитие. Не нашел. Пришлось ломать. На двери пожелтевшая бумажка: «Российская академия наук. Институт экологических проблем Севера». Ученые приезжали сюда в прошлом году изучать бабочек и по рассеянности ключ с собой увезли. За стеной — сосед Вова Зезигов по кличке Зырян. Лет 10 назад он вышел из тюрьмы, где просидел 14 лет за то, что убил топором своего отца. Володя не просыхает всю жизнь, вертолеты к нему в форточку залетает пачками, ночами он орет что-то на инопланетном языке и бьется головой об стену. Но на самом деле Зырян труслив и абсолютно безопасен. Его стабильно раз в месяц бьют собутыльники. Он исправно несет службу кочегаром. И даже если Зырян идет вам навстречу и вопит, что щас всех поубивает на х…, пугаться не надо. Шагов за десять до вас он обязательно замолчит, вежливо поздоровается, пройдет еще шагов десять и лишь потом продолжит свою грустную песню.