Янмэйская охота - Роман Суржиков

— И уж конечно я знаю имя Кукловода. Передайте своим магистрам: если они хотят, пусть помогут мне убить зверя. А если нет — я справлюсь и сам.

— Милорд, — сказал отец Давид, — простите за Светлую Сферу. Я не понимал тогда ее важности и, должен сознаться, отчасти действовал из эгоистичных мотивов. Клятва запрещала мне говорить о делах ордена, но я был рад запрету. Торговец Хармон, укравший подлинную Сферу, — мой друг. Когда вы поймаете его… могу ли я просить вас поступить с ним милосердно?

Эрвин рассмеялся:

— С торговцем, надувшим и Кукловода, и Жирного Дельфина? Боги, да я ему поместье подарю!

— От всей души благодарю, милорд. Могу ли попросить еще об одной услуге? Ваша леди-сестра находится в Уэймаре. Могла бы она поделиться с нами сведениями об одном узнике, что бежал из подземелий Уэймара, якобы с помощью Темного Идо?

— Мне только в радость лишний раз написать Ионе. Не понимаю, правда, зачем вам этот узник. Мы нашли Кукловода, отче! Вот кто — настоящий идов слуга!

— Я прошу вас, милорд. Этот узник сильно навредил ордену, мы будем рады разыскать его.

— Хорошо, отче, мы поможем вам. Но раз уж на то пошло, помогите и вы мне.

Давид поклонился:

— Почту за честь, милорд.

— Во всей истории Кукловода есть один человек, кого я не понял до конца. Леди Аланис Альмера доверяет вам, вы путешествовали вместе, много беседовали. Помогите мне понять ее.

— По мере моих сил. Что вас озадачило?

— Леди Аланис охладела ко мне и вступила в переговоры с Кукловодом. Я понимаю мотивы: она разгневалась, что я не напал на Галларда, а также прельстилась обещанием Кукловода вернуть ей красоту. Она провела много часов в архиве — это также понятно: по заказу Кукловода искала сведений о Светлой Сфере, но, конечно, не нашла. Вчера она села в поезд и направилась в Сердце Света — и это можно понять: поездка прямиком в Алеридан слишком явно раскрыла бы личность Кукловода, вот она и двинулась окольным путем. Не понимаю я двух вещей. Первое: как могла она сговориться с Галлардом? Красота многое значит для леди Аланис, но Галлард — ее лютый враг. Если она поняла, что он и есть Кукловод, то не могла не осознать: это Галлард убил ее отца и любимого брата. Не верю, что Аланис могла простить такое, даже ради красоты.

Отец Давид пожал плечами:

— Это можно объяснить, милорд. Леди Аланис наделена множеством достоинств, но проницательность не входит в их число. Она могла не понять, кто говорит с нею. Кукловод сокрыл от нее свое имя, дал лишь некую инструкцию. Возможно, такую: «Найдя Предмет, сядьте в поезд до Сердца Света».

— Он должен был указать, с кем связаться в Сердце Света.

— Ни с кем, милорд. Пункт назначения вовсе не важен, человек Кукловода подойдет к ней прямо в поезде — скажем, под видом лакея.

Эрвин присвистнул.

— Холодная тьма! Отче, вы весьма искушены в интригах!

Священник поклонился в ответ.

— Имею и второй вопрос. Надеюсь, этот орешек вы расколете так же легко. Зачем леди Аланис пошла перед отъездом в галерею? Мне доложили, что вчера она потратила некоторое время, стоя у портретов владычицы Ингрид. Несомненно, Аланис уважала свою покойную наставницу и могла захотеть увидеть ее. Но именно в тот час императрица решала судьбу герцогини. Минерва сочла, что доказательства против Аланис косвенны, и не велела арестовать ее. Но могла ведь решить и иначе, стоило ли терять время, находясь под угрозой ареста? С другой стороны, портреты владычицы Ингрид — не редкость, их можно встретить во многих дворцах, не только в Фаунтерре. Нельзя сказать, что вчера Аланис имела последний шанс взглянуть на нее.

— Милорд, здесь у меня нет готового ответа. Я знаю лишь один способ: если желаешь хорошо понять поступок человека — повтори его как можно точнее.

Эрвин повел бровью:

— Мне стоило бы сейчас планировать кампанию против Галларда Альмера, а заодно готовить доказательства для речи в Палате. Но… отчего бы не сходить в картинную галерею? Матушка говорит: в жизни всегда должно быть место для искусства.

Традиционно в галереях дворца хранятся, по меньшей мере, три портрета каждого владыки: сделанные в день коронации, в час наибольшей славы и перед погребением. На первом из них владычица Ингрид не представляла собою ничего, достойного внимания. При коронации она была молода и довольно хороша собою (не в пример другим уроженкам Нэн-Клера), но придворный художник приложил все усилия, чтобы стереть с портрета малейшие признаки ее характера. Нельзя винить его: в те времена весь двор щетинился против Ингрид; знать во главе с Менсоном открыто поносила болотницу — якобы, недостойную Телуриана; даже сам Телуриан сетовал на выбор, сделанный его отцом. Художник не смел изобразить достойную и глубокую натуру, каковою являлась Ингрид, но не стал и очернять ее. С портрета на Эрвина глядела венценосная пустышка, безликая дворянка с маскою вежливости на лице. Герцог и священник перешли к другому портрету.

Он был написан в тысяча семьсот шестьдесят пятом году — как раз тогда Аланис служила младшею фрейлиной. Новая Ингрид разительно отличалась от первой: в той же степени пустой стакан отличается от амфоры с вином. Сразу била в глаза неприглядность ее внешности. Как ни старался художник, он не смог скрыть печальный факт: зрелость изуродовала Ингрид. Преждевременные морщины изрезали лицо, кожа истончилась и пожелтела, как бумага, щеки ввалились, неприятно выдавая кости челюстей. Владычица отнюдь еще не достигла старости, но уже обрела те черты, какие сказки приписывают старухам-ведьмам. Добрые языки говорили: это смерть двух дочерей отняла у Ингрид двадцать лет жизни. Злые языки отвечали: болотница всегда была страшна, казалась красивой поначалу за счет колдовского зелья, а позже действие прошло.

Но то был поверхностный взгляд. Стоя у портрета, Эрвин и Давид всматривались все глубже. В глазах императрицы они увидели особый ум — не острый и пронзительный, как шпага, а игриво текучий, как ручей, способный обогнуть любую преграду, даже собственную веру в свою непогрешимость. Владычица умела посмеяться надо всем, и над собою в том числе — это виделось в забавных и грустных морщинках на нижних веках. Дрожащая линия губ, асимметрия рта выдавали глубокие чувства, наполняющие душу владычицы и превращаемые ею во что-то иное. Ингрид была саркастична, язвительна, надменна, как все Янмэй; но кое-что в подлунном мире глубоко задевало ее и ранило до крови, и разрушало изнутри, как кислота, что плавит свой сосуд. Довершали впечатление брови владычицы: одна темная, другая седая; одна сурово прямая, вторая изогнутая птичьим крылом. Брови давали понять: Ингрид способна на что угодно, поскольку состоит из противоречий; в ней живут и порядок, и хаос — потому ни тот, ни другой не властны над нею.

— Владычица была удивительной женщиной, — сказал отец Давид. — Я завидую тому, что вы были знакомы с нею.

— Я знал ее слишком мало, по молодости лет не понимал и боялся. О чем премного жалею теперь.