Машина бытия - Фрэнк Герберт

Он погладил ее по плечу.

– Надеюсь, они все меня слышали, – сказал он. – Этот отель – робот. Он был вынужден удалить себя, так как сам стал игровой машиной.

– Вы интересуетесь экстрасенсорным восприятием, да? Ну, думаю, что я сталкивался с ним не реже, чем другие, и врать мне ни к чему.

Это был маленький лысый человек в очках без оправы. Он сидел рядом со мной на скамейке у входа в деревенскую почту, где я грелся на апрельском солнышке и читал статью, озаглавленную «Статистическое обоснование экстрасенсорного восприятия» и напечатанную в «Ежеквартальном научном журнале».

Он увидел заголовок статьи, которую я читал, и заинтересовался.

Он действительно был мал ростом, этот человек по имени Крэнстон, и жил он в этой деревне всегда, насколько я мог помнить. Родился он на берегу залива Берли в бревенчатой хижине, но теперь жил в деревне вместе со своей овдовевшей сестрой по фамилии Берстобл, покойный муж которой был капитаном дальнего плавания. Этот капитан выстроил большой каменный дом со шпилем, который с прибрежной гряды смотрел одной стороной на деревню, а другой – на мелкие воды бухты Саунд. Это был видавший виды серый дом, почти скрытый за пихтами и зарослями болиголова. Его обитатели были окутаны ореолом таинственности.

Первой тайной, впрочем, был сам факт того, что я увидел Крэнстона на почте. У семьи был наемный посыльный, который выполнял разные мелкие поручения. Члены этой семьи редко появлялись в деревне, хотя сам Крэнстон был довольно общительным и его часто можно было видеть в ассоциации фермеров, где он либо беседовал с людьми, либо играл с кем-нибудь в шашки.

В Крэнстоне было пять футов четыре дюйма роста, а весил он фунтов сто пятьдесят, из чего вы можете заключить, что худеньким он не был. Зимой и летом он был одет в кепку с козырьком, какую часто носят маляры, комбинезон и темно-коричневую рубашку, какие часто носят лесорубы, – хотя я не думаю, что он когда-либо был лесорубом или вообще занимался физическим трудом.

– Вы зачем-то пришли на почту? – спросил я в бесцеремонной деревенской манере. – Я очень давно вас не видел.

– Я рассчитывал… увидеться здесь с одним человеком, – ответил он. Потом он кивнул в сторону журнала, лежавшего у меня на коленях. – Не знал, что вы интересуетесь экстрасенсорным восприятием.

Отделаться от него я уже не мог, момент был упущен. Я один из тех, к кому люди сразу проникаются доверием – даже когда я не расположен к доверительным разговорам, – и мне было очевидно, что Крэнстон хочет угостить меня какой-то своей «историей». Я вяло попытался отделаться от него, потому что был в довольно характерном для писателей расположении духа – мне хотелось откусить голову всякому, кто заговаривал со мной.

– Думаю, что экстрасенсорное восприятие – это чистой воды мошенничество, – сказал я. – Особенно отвратительно наблюдать все эти логические уловки, к которым прибегают, чтобы якобы математически доказать его существование…

– Я бы на вашем месте не был столь уж категоричен, – сказал он. – Могу рассказать вам кое-что, и это будет чистой правдой.

– Вы читаете мысли, – сказал я.

– Читать – это не самое подходящее слово, – сказал он, – и речь идет не о мыслях. – Он отвернулся, посмотрел на дорогу, разветвлявшуюся за зданием почты, а потом снова взглянул на меня. – Это сознание.

– Вы читаете сознание, – сказал я.

– Вижу, что вы мне не верите, – сказал он. – Но все же я хочу вам кое-что рассказать. Никогда не рассказывал об этом чужим людям… но вы-то не совсем чужой, вы, можно сказать, здешний, а так как вы еще и писатель, то сумеете что-то выцепить из этих историй.

Я вздохнул и закрыл журнал.

– Это было, когда я только что переехал сюда к сестре с залива, – начал свой рассказ Крэнстон. – Мне было семнадцать, а сестра уже года три как была замужем. Но ее муж, капитан, все время пропадал в море. Тогда он был, кажется, в Гонконге. Свекор сестры, старый мистер Джерузалем Берстобл, был тогда еще жив. Он жил в спальне на первом этаже, и дверь ее выходила прямо на заднее крыльцо. Он был глухой как пень и не мог без посторонней помощи встать с кресла-каталки. Собственно, меня и вызвали сюда, чтобы я помогал. Это было живое ископаемое, старый Джерузалем, если вы помните. Но едва ли вы были с ним знакомы.

(Это был намек на мое «пограничное положение», которое всегда было причиной того, что местные избегали говорить со мной о «старых временах»; и это несмотря на то, что меня приняли, так как отсюда были мои дед с бабкой, и все в деревне знали, что я «вернулся домой», чтобы залечить полученную на войне рану.)

– Старик Джерузалем обожал играть по вечерам в криббидж, – сказал Крэнстон. – В тот вечер, о котором я рассказываю, он с моей сестрой играл в криббидж в кабинете. Они почти не разговаривали из-за его глухоты, и единственное, что мы слышали, – это шлепки карт о стол и глухую воркотню сестры всякий раз, когда она набирала проигрышные карты.

Мы выключили свет в гостиной, но в камине горел огонь и к тому же в гостиную проникал свет из кабинета. Я находился в гостиной с Ольной, норвежской девушкой, которая тогда помогала сестре по хозяйству. Пару лет спустя она вышла замуж за Гаса Биллза, парня, который потом погиб от взрыва паровой машины в Индиан-Кемпе. Мы с Ольной играли в какую-то норвежскую карточную игру, в рип, похожую на вист, но очень скоро она нам наскучила, и мы стали просто сидеть у камина, рассеянно прислушиваясь к стуку карт в кабинете.

Крэнстон сдвинул на затылок кепку с козырьком и посмотрел на зеленую воду Саунда; там буксир вытягивал из приливного бассейна связку бревен.

– Она была очень хорошенькая, эта Ольна, – заговорил он наконец. – Волосы у нее были как золото с серебром. А кожа была такая бархатистая…

– Вы были в нее влюблены, – сказал я.

– Да я просто с ума по ней сходил, – согласился он. – Да и я был ей не противен… ну, во всяком случае, сначала.

Он снова умолк, снова взялся за козырек своей кепки. Потом сказал:

– Я пытался вспомнить, чья это была идея – ее или моя. Идея была моя. Ольна все еще держала в руках колоду карт. И я сказал: «Ольна, перемешай карты. Только так, чтобы я не видел». Да, именно так все и было. Я предложил ей перемешать карты, а потом снимать по одной и спрашивать, какую она сняла, а я буду угадывать.

Тогда было много разговоров о том парне из университета Дюка, о том враче – не помню, как его звали, который изучал людей, угадывавших карты. Думаю, что мне поэтому и пришла в голову такая идея.

Крэнстон ненадолго умолк, и могу поклясться, что в тот момент у него помолодели глаза.

– Итак, она перемешала карты, – сказал я, невольно заинтересовавшись рассказом. – И что было дальше?

– Что? Ах да… Она сказала: «Та, посмотрим, как ты укатаешь этот отин карт». – Она говорила с сильным акцентом, эта Ольна. Она, думаю, родилась в Старом Свете, а не в Порт-Орчарде. Ну, в общем, она взяла верхнюю карту, посмотрела на нее. Господи, как грациозно она наклонилась, чтобы рассмотреть ее при тусклом свете, льющемся из кабинета. И, понимаете, я сразу увидел эту карту – это был валет треф. Я отчетливо видел его в своем сознании… нет, саму карту я не видел, но я знал. И я выпалил, что это за карта.