Дорога без возврата - Татьяна Николаевна Зубачева

Систему нет и не будет, уж я об этом позабочусь. Экономка у него – баба умная, сразу просекла, с кем и против кого надо играть. А с остальными… тоже без проблем. Пусть живут. И платят. Мне платят. И живут, пока платят.

Найф снова отхлебнул, погонял жгучий горький напиток во рту и проглотил. По телу разливалось приятное тепло, и хотелось поговорить. Обычно он предусмотрительно давил такие желания, ограничиваясь внутренними беззвучными монологами, но сейчас… ни опасаться, ни, тем более, стесняться некого.

– Дурак ты, Джек, и пользы от тебя… Ну, послушай, дурак.

– Ага-а, – как всегда согласился Джек.

– Вот поедем мы в Кингслей к этой шлюхе. Надоела она мне, да и тебя видела, – Джим заржал, – и во всех подробностях рассмотрела. Ты с ней обнимешься, а я щёлкну.

– Ага-а, – Джек дёргал бахрому на абажуре.

– И вернёмся сюда, в Колумбию, и будем Ковбоя встречать. Рассопливился Ковбой, краснорожего как увидел, так аж слеза его прошибла. Жалко, я того упустил, хотя и тебя хватит, а краснорожий по всему через границу ломанул, ну и хрен с ним, с напарником твоим, верно, Джек?

– Ага-а.

Торшер уже надоел Джеку, и он опять отправился бродить по гостиной.

– А Джонни-Счастливчик спёкся, считай. Счастье, Джек, это штука ненадёжная. Счастье его в Ковбое, кабы не его кольт, хрен бы их обоих терпели. Заигрались они, а тут и я подоспел. Ловко придумано, а, Джек?

– Ага-а, – Джек перебирал занавески, будто искал что-то.

– Штору не трожь, – строго сказал Джим и, когда Джек послушно отошёл от окна, продолжил: – Слишком он на Ковбоя положился, друг, видишь ли. А друг – это кто? Кто тебя первым предаст и выдаст, понял, Джек?

– Ага-а.

– Вот он, – Джим извлёк из-под пиджака и положил на стол свой нож. – Вот. Он меня не предаст. Понял?

– Ага-а.

– Дурак ты, Джек, – засмеялся Джим, допивая стакан и наливая ещё. – Если б ты знал, каких денег твой удар стоит. Дурак ты, дурак, ты вкалывать, – он снова заржал, – будешь, а денежки мне пойдут. Сначала ручейками, а там и речками польются. Дружочки мои. Игрок – дурак, с камнями вяжется, а камни – они приметные, памятные, и Лига Ювелирная бдит, следит за ними, а деньги что? Сор бумажный. Вон были имперские доллары, сила силой, а русские раз и бумагой их сделали, своих напечатали и пустили, и что, трепыхнулся кто? Нет. А они вот, в ход пошли и силой стали.

Хихикая, он доставал и выкладывал на стол пачки в банковских перевязках.

– Вот они, рабы мои верные. В ленточках. Ленточку снял, и привет. Никакой Бульдожина опознание не проведёт.

Устав бродить по гостиной, Джек отправился на кухню. Дверь он за собой не закрыл, и Джим благодушно следил, как тот роется в шкафах.

– Дурак ты, Джек, и помрёшь дураком. Кончишь Ковбоя, и на хрен ты мне нужен тогда. А повозился я с тобой. Мне ж на тебя ещё когда Пит наводку дал. Русские его кончили, за меня работу сделали. И Тушу к ногтю взяли. И Пауку, – он снова заржал, – ноги подкоротили. И ни цента мне это не стоило. И выгоды не дало, только хвосты подчистило. А тут… ты ножичком потычешь, а денежки мои. Эта за Фредди Ковбоя, эта, – он любовно перебирал пачки, – эта за Джонни Счастливчика, эта… ну, скажем, за тебя. Вот за шлюху мне получить не с кого, никому она не нужна, ну и пусть, я не жадный. Я добрый, Джек. И ласковый.

Джим поставил стакан на стол, попытался встать, но забыл снять ноги со стола и чуть не упал, выругался и тут же снова захихикал.

– Джек, а ну, пойди сюда, дурак.

– Ага-а.

И, когда Джек вошёл, скомандовал:

– Сними мне ноги.

Было такое не один раз, и Джек уже твёрдо помнил, что и как надо делать. Он послушно снял и поставил на пол ноги Джимми и помог тому встать.

– А давай я тебя трахну напоследок, дурак, – пришла в голову Джима новая идея. – Хочешь трахнуться, Джек?

– Ага-а.

Джимми засмеялся и отпустил его шею. Особо пьяным он себя не чувствовал. Полбутылки – не его доза. Это дураку много. Тогда он в самый первый день для пробы дал тому отхлебнуть, и парня развезло с одного глотка, ругался, вслепую швыряя всё, до чего дотягивались руки, ничего не узнавал, и тут же его вывернуло, свалился, и сутки от дурака ничего добиться было нельзя. Дурак – он во всём дурак. Ну, эта ночь не в счёт, а третьего марта, через три дня, дурак рядом с Ковбоем будет лежать. А пока… получим немного удовольствия.

Джимми засмеялся, потянулся, расправляя мышцы, и…

Чужая жёсткая сила рванула его за горло, Джим даже не сразу понял, что это Джек, стоя сзади, захватил его за шею сгибом левой руки.

– Ты, – захрипел Джимми, шаря вдруг ставшими скользкими из-за перчаток пальцами по необычно твёрдому локтю, – ты чего?

И удар под дых, несильный, но от которого сразу перехватило дыхание, а тело стало безвольным.

– Ты кого на понт брал, падла? – насмешливый голос Джека над ухом. – За фраера меня держал, сука?

Как сами собой расстегнулись и свалились вниз, спутав ноги, брюки, сползли трусы, и холод прижатого к животу лезвия.

– Лагерник тебе нужен? – ласково спросил Андрей. – Получай лагерника.

Боли не было, был холод, медленно пересекающий живот от левого паха к правому подреберью.

– Пощади, – из последнего, безнадёжно цепляясь за зажимающую горло руку, прохрипел Джим. – Деньги… возьми все…

– За кровь друга западло, – и поучающим тоном. – Что за предательство положено, забыл, охранюга? – и насмешливо копируя его собственные слова: – Ох, и повозился я с тобой. В расчёте, падла? Не слышу.

Животу уже горячо, по ногам течёт горячая жидкость. Кровь? Это его кровь?! Не хочу! Нет! Не-ет!

Чужая рука властно поднимает за подбородок, запрокидывает назад его голову.

– Привет из Хаархана!

И опять этот холод, уже на горле. Нее…

Булькнув, Джимми Найф захлебнулся собственной кровью.

Плавно, медленно, чтобы не набрызгать кровью, Андрей попятился, опуская сразу отяжелевшее тело на пол. Положил рядом с ним нож, отступил на шаг и оглядел руки. Нет, вроде нигде не запачкался. Проверим. Он быстро прошёл через спальню в ванную, оглядел себя в большом трёхстворчатом зеркале. Чист. Теперь… рвать когти. Но по-умному.

Погасив в ванной и спальне свет, он вернулся в гостиную. Уверенно, как давно продуманное, взял со стола две больших пачки. Ту, что Найф называл «за Джонни», бросил плашмя на грудь лежавшего навзничь трупа, а вторую,