Сентябрь - Розамунда Пилчер

— Ну что ж…

— Сейчас принесу, я мигом.

Когда она вернулась с бутылкой, он уже снял плащ и шляпу, собаки вернулись с вечерней прогулки и улеглись на подстилки возле печки. Конрад сидел возле них на корточках и что-то ласково говорил, нежно гладя их породистые головы — они уже подружились. Увидев Вирджинию, он встал.

— Я запер дверь.

— Спасибо. А знаешь, мы часто забываем об этом. Грабители и воры обходят Страткрой стороной. — Она поставила бутылку на стол, взяла из шкафа стакан. — Налей себе сам.

— Ты не будешь?

Она грустно покачала головой.

— Нет, Конрад, я сегодня и так перебрала.

Он плеснул в стакан виски, долил холодной воды из-под крана. Вирджиния насыпала собакам корма. Они не хватали его, не жадничали, брали деликатно, ели с достоинством.

— Какие красивые спаниели.

— Охотничьи собаки Эдмунда, очень благородные и отлично выдрессированные. У Эдмунда не побалуешься.

Собачьи миски опустели.

— Если хочешь, возьми виски наверх, я провожу тебя в твою комнату, — сказала она и взяла его шляпу и плащ.

Конрад взял свою сумку, и она повела его по дому, выключая и зажигая огни сначала в коридоре, потом в огромном холле, потом над лестницей.

— Какой красивый дом.

— Он слишком большой, но мне это нравится.

Он шел следом за ней. Внизу высокие старинные напольные часы мерно отсчитывали минуты, и это был единственный звук, их ноги бесшумно ступали по толстым коврам. Спальня выходила окнами на парадный двор. Вирджиния открыла дверь, повернула выключатель, их залил холодный яркий свет люстры. Комната была большая, здесь стояли две кровати с высокими медными спинками, викторианская мебель красного дерева, которая досталась Вирджинии в наследство от Ви. Застигнутая врасплох, комната предстала перед ними безликой, в ней не было ни книг, ни цветов, воздух застоявшийся, тяжелый.

— Боюсь, здесь не слишком уютно.

Вирджиния бросила его шляпу и плащ на стул и распахнула высокое окно. Хлынула ночная прохлада, ветер зашевелил шторы. Конрад подошел к ней, они оба положили локти на подоконник и стали глядеть в бархатную черноту. Свет из окна осветил шахматный узор плит на площадке перед парадным крыльцом, все остальное тонуло во тьме.

Он набрал полные легкие воздуха и сказал:

— Какая чистота и свежесть, пахнет, как у лесного ручья весной.

— Придется тебе поверить мне на слово: перед нами изумительный вид. Утром сам убедишься. Парк, за ним поля и склоны гор.

В деревьях возле церкви заухала сова. Вирджиния вздрогнула и отошла от окна.

— Холодно, — сказала она. — Закрыть?

— Нет, оставь, там слишком хорошо, не надо отгораживаться от такой красоты.

Она задернула тяжелые шторы, не оставив ни щелочки.

Он осматривал комнату.

— За этой дверью ванная. Там полотенца и всегда есть горячая вода, если захочешь принять ванну.

Она включила лампы на туалетном столике и возле кровати, выключила люстру. Холодное сияние погасло, и сразу же высокая комната стала уютнее.

— Увы, душа здесь нет. Мы не на уровне нынешней цивилизации.

Он вышел из ванной. Она снимала с кровати тяжелое покрывало, под которым оказались пышные квадратные подушки в вышитых наволочках и стеганое пуховое одеяло с рисунком в цветочек.

— Есть электрическое одеяло, если замерзнешь, включи.

Она свернула покрывало и положила на стул.

— Ну вот, кажется, все.

Больше ей нечем было занять руки, ничто не требовало ее внимания. Она стояла лицом к лицу с Конрадом. Оба молчали. Его глаза за стеклами очков смотрели безрадостно, черты стали резче, от углов рта пролегли глубокие складки. Он все еще держал стакан с виски в руке, но вдруг шагнул к столику у кровати и поставил его. Она не спускала с него глаз и вспоминала, с какой нежностью эта рука гладила собак. Удивительно мягкий, добрый человек.

— Тебе больше ничего не нужно?

Самый естественный, безобидный вопрос, но, задав его, Вирджиния сама почувствовала его тайный смысл.

— Не знаю, — произнес он.

«Зачем усложнять», — сказала она ему в ресторане, хотя и отдавала себе отчет, что весь вечер им тайно угрожали некие сложности, и вот теперь эти сложности встали перед ними вплотную. Бессмысленно притворяться, ведь они взрослые люди, а жизнь безобразно жестока.

— Я так тебе благодарна. Ты утешил меня, мне это было так нужно…

— А мне нужна ты…

— Я вспоминала о Лиспорте, мечтала, как вернусь к бабушке с дедушкой. Об этом я тебе не рассказала…

— В то лето я влюбился в тебя…

— Я представляла, как еду к ним из аэропорта Кеннеди в присланном за мной такси и вижу, что там ничего не изменилось. Те же деревья, газоны, запах океана, который приносит с залива ветер…

— А ты вернулась в Англию…

— Я хотела, чтобы кто-то говорил мне, какая я красивая, какая молодец. Мне было так одиноко…

— Я чувствую себя полным идиотом и подонком…

— Ведь это два разных мира, согласись, Конрад. Они столкнулись, и потом их разнесло в разные стороны, на тысячу световых лет друг от друга…

— …но я отчаянно хочу тебя.

— Почему все важное случается слишком поздно? Почему мир так устроен, что все в нем невозможно?

— Нет, возможно.

— Невозможно, потому что все кончено. Молодость прошла. Как только у тебя рождается ребенок, молодость уходит.

— Иди ко мне.

— Я уже не та молоденькая девушка, я совсем другой человек.

— Я так давно не спал с женщиной…

— Не говори, Конрад, не надо.

— Вот в чем заключается одиночество.

— Знаю, — сказала она.

Все замерло вокруг дома в парке, ничто не шелохнется, не дрогнет, только с листьев рододендронов падают капли. Но вот кто-то нырнул в кусты и крадется, оставляя на мокрой траве вдавленные следы высоких каблуков.