Широкий Дол - Филиппа Грегори

Вспыхнувшая молния залила все вокруг почти полуденным светом, и всем стало видно мое бледное лицо в оконном проеме. Собаки быстро обследовали террасу, словно вынюхивая ведьму, и большой пес безошибочно подошел к моему окну, остановился, поцарапал стену лапой и тоненько заскулил. Потом поднялся на задние лапы, передними царапая стену и громко лая.

Ральф повернул голову и увидел меня.

Его огромный конь взвился на дыбы и прыгнул прямо на террасу, словно это был поросший травой берег речки. И когда снова вспыхнула молния, я увидела лишь темный силуэт Ральфа верхом на коне, заслонивший все вокруг.

Я встала на подоконник, точно деревенская девчонка, собирающаяся незаметно выскользнуть из дома навстречу возлюбленному, настежь распахнула окно и шагнула наружу. Дождь шел стеной, мощные струи били в землю и, естественно, тут же ударили меня по спине и по голове так, что я даже охнула. В одну секунду я промокла насквозь, и мое шелковое платье облепило меня, как вторая кожа.

Спутники Ральфа остановились у него за спиной, настороженно наблюдая за мной. Зрелище было страшноватое. Шипели, затухая под дождем, факелы, казавшиеся совсем бледными на фоне ослепительных вспышек молнии. Я почти оглохла от перекатов грома, почти ослепла от яркого света молний, но не сводила глаз с лица Ральфа, с его знакомой улыбки, и подошла к нему, высоко подняв голову и почти доставая ею до морды его огромного коня. Молния снова расколола небо, и в ее свете ярко вспыхнуло лезвие ножа, который держал в руке Ральф. Это был тот самый нож, нож егеря, которым он легко перерезал горло загнанному оленю.

Я улыбнулась, и он увидел, как в резком голубом свете молнии блеснули мои глаза, и наклонился ко мне таким движением, словно сейчас поднимет меня к себе, обнимет крепко и будет вечно, вечно, вечно держать меня в объятиях…

– Ах, Ральф, – сказала я, и в этом возгласе прозвучала вся моя жизнь, полная страстной тоски по нему. И я протянула к нему руки.

Удар ножа был точно удар грома. И молния на этот раз показалась мне черной.

Фасадом своим усадьба Широкий Дол обращена к югу, и солнце весь день освещает желтые каменные стены дома, безжалостно высвечивая на них большие черные отметины палящего жара. Собственно, стоять остались только две стены, да еще уцелели почерневшие, обуглившиеся балки сгоревшей крыши.

Когда идет дождь, следы копоти стекают широкими черными мазками по медового цвета песчанику, а ветер разносит по саду мусор – бумаги Беатрис, ее любимую карту Широкого Дола, – и все это, пропитываясь водой, превращается в противные грязные комки.

Зимой, когда ночи становятся длиннее и темнее, жители местной деревни никогда даже близко к усадьбе не подходят. Мистер Гилби, лондонский купец, хочет выкупить поместье у овдовевшей леди Лейси, только все колеблется насчет цены; его пугает та репутация, которой пользуются здешние бедняки; считается, что они вполне способны на бунт. Впрочем, даже если он поместье и купит, ему все равно придется ждать до лета, чтобы заново все отстроить. А для этого ему надо будет привозить сюда работников из других графств – в Сассексе никто к дому Лейси даже не притронется. Тем более жители тамошней деревни; они до сих пор ни в лес, ни в парк Широкого Дола не ходят, хотя все старые тропы вновь для них открыты. Тело мисс Беатрис, присыпанное листьями, было найдено в маленькой ложбинке неподалеку от садовой калитки, в том самом месте, где она так любила прятаться в детстве. И теперь люди говорят, что она все бродит по лесу, все плачет, все горюет по своему брату, который умер в ту же ночь, что и она, потому что сердце его – слабое, как у матери, – не выдержало внезапного бегства из родного дома в Хейверинг-холл. И вот теперь мисс Беатрис все плачет, все ходит по Широкому Долу с пучком пшеницы в одной руке и горстью земли – в другой.

Если мистер Гилби действительно купит это поместье, его не будут заботить ни тамошние призраки, ни особая выгода. Он – человек слишком деловой и практичный, чтобы обращать внимание на слухи о привидении, живущем на его земле. Впрочем, для деревни гораздо важнее то, что он не особенно заботится и о выгоде. Его деньги и без того имеют гарантированный оборот в столице. Ему не нужно надеяться на погоду, на то, что животные будут здоровы; не нужно полагаться на неверных, предательских богов Широкого Дола. Он просто хочет жить в мире и спокойствии, наслаждаясь своими городскими представлениями о сельской жизни. Так что аренда у него будет долгосрочной, и налоги ему платить будет нетрудно. Но пока он все еще колеблется, а между тем тропы повсюду вновь становятся хорошо утоптанными и новые поля сами собой превращаются в луга. И если мистер Гилби не приедет в Широкий Дол до весны, то обнаружит, что деревенские снова устроили огороды на прежних участках общинной земли, да и сама деревня обрела почти прежний вид, словно и не было тех страшных лет, словно мисс Беатрис никогда и не существовала на свете.

Однако к ближайшей весне вряд ли успеют прийти в себя Селия, Джон и их дети. Селия в одну ночь превратилась из леди Лейси, жены сквайра Широкого Дола, в нищую вдову и поселилась в маленьком «вдовьем домике». Она еще год должна носить траур, но лицо ее под черной вуалью уже безмятежно-спокойно. Ее дети кажутся весьма забавной парочкой, страшно торжественной в своих черных одеждах. Во время долгих прогулок они всегда держатся за руки, а когда молятся на ночь, то близко склоняют друг к другу головки, и каштановые волосы Джулии слегка отливают медью, а густые кудри Ричарда блестят, как вороново крыло. Джон МакЭндрю также проживает во «вдовьем домике» – он нежно заботится о сыне и помогает молодой вдове приспособиться к новой жизни. У него есть всего лишь небольшое содержание, назначенное отцом. Ходят слухи, что это мисс Беатрис истратила все его денежки – весьма немалое состояние, – когда выкупила право на наследство для своего сына и подписала соответствующий нерасторжимый договор. Впрочем, в этой части Сассекса никто и слова не скажет против мисс Беатрис.

Со временем она превратилась в легенду, ведьма Широкого Дола, которая сумела за три года превратить эту землю в чистое золото, а потом за два страшных года обчистила ее до нитки. Рассказывают, как мисс Беатрис юной девушкой бродила по распаханным полям, и семена прорастали из земли прямо из следов ее ног, и многие видели это собственными глазами. Говорят, что рыба подплывала к самому берегу, если она выходила прогуляться вдоль Фенни, а дичь в лесу жирела сама собой, и ничего не стоило ее подстрелить, если в лес заглядывала мисс Беатрис. Да, теперь она, можно сказать, снова стала богиней-покровительницей Широкого Дола, такой же прекрасной, жестокой и непредсказуемой, как и все боги.

Так что, если она объявляла этой земле войну, люди умирали. Если в ее душе умирала любовь, Широкий Дол тоже словно увядал и люди ходили голодными. Даже овощи ни у кого не росли. Тропинки зарастали. Старый дуб сломался и упал, и даже могучие корни его не удержали, когда однажды в жаркий летний полдень мисс Беатрис, стоя под ним, потеряла терпение и рассердилась.

Ни один человек не смог бы остановить ее. И вся деревня вымерла бы с голоду на вторую холодную зиму, ею задуманную, но вмешались другие старые боги. И некий безногий человек, получеловек-полуконь, а может кентавр, подъехал однажды прямо к ее окну и вытащил ее из дома, точно молодой любовник свою девушку. И ускакал, положив ее поперек седла, а потом ее тело нашли у садовой калитки. А об этом странном всаднике больше никто никогда не слыхал. Он исчез, как сквозь землю провалился. Вернулся, должно быть, в то тайное место, где обитают старые боги. А может, в самое сердце этой земли, где они с мисс Беатрис снова стали молодыми и прекрасными и снова могут оттуда улыбаться Широкому Долу.