Дурная кровь - Роберт Гэлбрейт

– Руби высказывалась обтекаемо, – заметил Страйк, но явно (отметила Робин) заинтересовался, судя по тому, как протянул руку к этим бумагам. – Она могла и перепутать.

– Тэлбот никогда не верил, что Руби видела именно Флери, и вот почему! – воскликнула Робин. – Они поменялись ростом. Руби отметила, что нетвердо держится на ногах более высокая женщина, а не приземистая.

– Почему же Руби не сказала Лоусону, что Флери – совсем не те, кого она видела?

– По той же самой причине, по которой она никогда и никому не говорила, что видела Тео? Потому что ее сбили с толку попытки Тэлбота заставить ее изменить свой рассказ, чтобы он вписывался в его версию? Потому что она растерялась и уже не знала, что же на самом деле видела? Шел дождь, она заблудилась, запаниковала… к тому времени, как дело перешло к Лоусону, она готова была согласиться с тем, что видела Флери, чтобы только ее больше не дергали?

– Правдоподобно, – признал Страйк.

– Какого роста была Марго?

– Пять футов девять дюймов, – сказал Страйк.

– А Крид? – спросила Робин.

– Пять футов семь дюймов.

– О господи, – прошептала Робин.

Наступило еще одна минутная пауза: Страйк сидел, погрузившись в мысли, а Робин перечитывала выложенные на стол показания.

– Телефонные будки, – сказал наконец Страйк. – Эти чертовы телефонные будки.

– Что с ними?

– Тэлбот добивался от Руби подтверждения, что она видела двух борющихся женщин возле двух будок на Кларкенуэлл-Грин, верно? Таким образом он мог связать их с фургоном, который уносился по Эйлсбери-стрит, а управлял им якобы Крид.

– Точно, – согласилась Робин.

– Но после того как Флери выступили со своим заявлением, Тэлбот попытался заставить Руби признать, что она видела двух борющихся женщин около первой телефонной будки, той, что в конце Альбемарль-уэй.

– Но она отказалась изменить свой рассказ, – сказала Робин, – потому что видела Тео именно там.

– Точно, – подтвердил Страйк, – но тогда не сходится.

– Я не…

– Она описывала огромные круги под дождем в поисках дома, который никак не могла найти, правильно?

– Да.

– Ну вот, если на первом круге она увидела, как Тео садится в фургон около телефонной будки, это же не означает, что она не могла видеть двух сцепившихся женщин на своем втором или третьем круге. Ее дочь недвусмысленно подтвердила: Руби не знала этого района и вообще слабо ориентировалась на местности. Но у нее была очень цепкая визуальная память: она запоминала одежду, прически…

Страйк посмотрел на стол и взялся по второму разу изучать магазинный чек Айрин Хиксон. Затем, так неожиданно, что Робин даже вздрогнула, он выронил чек и схватился за голову.

– Черт! – простонал он. – Черт! Никогда не доверяй телефонному звонку, происхождение которого не проверил!

– Какой телефонный звонок? – нервно спросила Робин, перебирая в уме все телефонные звонки, которые поступили ей при ведении этого дела.

– Твою ж мать… – вырвалось у Страйка, шагавшего из кабинета в приемную и обратно; точно так же металась Робин, узнав, что Страйку выдано разрешение на опрос Крида. – Как же я, идиот, не допер?

– Корморан, что…

– Зачем Марго сохранила пустую коробку от шоколадных конфет? – спросил Страйк.

– Понятия не имею, – растерялась Робин.

– Знаешь что? – с расстановкой произнес Страйк. – Кажется, я понял.

Психиатрическая больница строгого режима содержания Бродмур находилась в часе с небольшим езды от Лондона, в графстве Беркшир; ее название давно утратило в общественном сознании британцев – включая Страйка – все буколические ассоциации. Никто уже не вспоминал, что буквально оно означает широкую вересковую пустошь или луговые угодья; для Страйка это название связывалось только с насилием, гнусными преступлениями и двумя сотнями самых опасных людей во всей Британии – таблоиды именовали их не иначе как монстрами. В связи с этим, хотя и зная, что поездка предстоит не в тюрьму, а в больницу, Страйк принял все меры, каких потребовало бы посещение пенитенциарного учреждения строгого режима: не стал повязывать галстук, проверил, нет ли в карманах или в машине каких-либо предметов, обычно провоцирующих самый тщательный досмотр, взял с собой два удостоверения личности с фотографиями, захватил копию письма из Министерства юстиции. Выехать решил заблаговременно: хотя он собирался сюда впервые, сомневаться не приходилось – прохождение всех кордонов затянется надолго.

Стояло золотое сентябрьское утро. Сквозь пышные облака на дорогу лился солнечный свет; проезжая через Беркшир на своем «БМВ», Страйк слушал выпуск новостей, главным образом посвященный итогам референдума в Шотландии: за то, чтобы остаться в составе Соединенного Королевства, было подано пятьдесят пять процентов голосов, против – сорок пять. Страйк попытался вообразить реакцию Дейва Полворта и Сэма Барклая, но у него зазвонил мобильный.

– Это Брайан, Брайан Такер, – сказал хриплый голос. – Не помешал, нет? Звоню пожелать вам удачи.

– Спасибо, Брайан, – ответил Страйк.

Их личное знакомство состоялось три дня назад в кабинете Страйка. Такер предъявил детективу старое письмо Крида, описал изъятую из подвала убийцы подвеску-бабочку, принадлежавшую, судя по всему, его старшей дочери, и поделился своими версиями, дрожа от нервозности и переполнявших его эмоций при одной мысли о том, что Страйку предстоит встреча с негодяем, которого старик считал виновным в убийстве его старшей дочери.

– Езжайте, я вас задерживать не стану, – сказал Такер. – Но вы ведь мне позвоните, когда вернетесь, правда?

– Конечно позвоню, – заверил Страйк.

Услышав в голосе Такера тревогу и волнение, детектив с трудом сосредоточивался на выпуске новостей. Он выключил радио и стал обдумывать предстоящее посещение.

Приятно, конечно, было бы тешить себя надеждой, что именно он, Корморан Страйк, сумеет хитростью или логикой добиться того, что оказалось не под силу другим, – вытянуть из Крида признание, однако детектив не страдал избыточным самомнением. За годы службы допросив огромное количество подозреваемых, он понял, что искусство следователя состоит в создании такой обстановки, при которой подозреваемому легче будет сказать правду, чем упорствовать во лжи. Одних изматывали дотошные расспросы, другие уступали только жесткому давлению, третьи хотели облегчить душу, и методы допроса приходилось варьировать в соответствии с этими потребностями.

Впрочем, в случае Крида половина допросного арсенала Страйка грозила остаться невостребованной. Во-первых, эта встреча была назначена исключительно по милости Крида: у него, как у пациента, испросили согласие. Во-вторых, Страйк не понимал, как нарисовать мрачную картину последствий молчания, коль скоро допрашиваемому и так предстояло провести остаток жизни в Бродмуре. Теперь вся сила Крида заключалось в его тайнах, и Страйк хорошо понимал: задача убедить его расстаться хотя бы с одной может оказаться не по зубам ныне живущим сыщикам. Избитые призывы к совести, к желанию стать лучше в своих и чужих глазах тоже не обещали успеха. Как показывала вся жизнь Крида, радовали его лишь две вещи – причинять боль и утверждать свою власть; вряд ли что-либо другое могло склонить его к признанию.