Александр Керенский. Демократ во главе России - Варлен Стронгин

В июне из правительства наконец-то были выведены ненавистные министры. Их места заняли люди, пользующиеся доверием Думы. Во время повального отступления 1915 года великий князь Николай Николаевич – Большой Николай, – мало смысливший в вопросах внутренней экономики и политики, вызвал в стране хаос насильственной высылкой из прифронтовых районов всех без исключения евреев и других местных жителей. Царь отправил Николая Николаевича своим наместником на Кавказ, стал главнокомандующим и укрепил Генеральный штаб генералом М. В. Алексеевым, по мнению Керенского, «лучшим стратегом Европы». Благодаря его усилиям оправившись от нанесенных ей ударов, русская армия заняла позиции вдоль новой оборонительной линии и удерживала их вплоть до Октябрьской революции. В Думе стал оформляться так называемый «Прогрессивный блок» во главе с П. Н. Милюковым, С. И. Щидловским и В. В. Шульгиным. В его состав вошли октябристы, кадеты с прогрессистами, часть умеренно правых, группа националистов и фракция центра. Не вошли меньшевики, крайне правые и трудовики вместе с Керенским, который сочувственно относился к созданию блока и чьи предложения блок включил в свои требования к царю, из тех, что передавал царю Родзянко. Николай II назвал их «бессмысленными мечтаниями». Его в раздраженной форме поддержала царица, презрительно относящаяся к членам «Прогрессивного блока»: «Никому не нужно их мнение – пусть они лучше займутся вопросом о канализации».

Совещание Совета министров с представителями «Прогрессивного блока» состоялось 27 августа 1915 года. Не найдя поддержки у А. Н. Хвостова, Керенский все-таки перенес в Думу вопрос о помиловании депутатов-коммунистов, признав, что суд не совершил ошибки в своем приговоре. Но и Дума потребовала от осужденных отказа от пропаганды «пораженчества». Посоветовавшись с «клиентами», Керенский снял этот вопрос с повестки дня. П. Н. Милюков заметил ему: «Амнистия, по существу, не есть пересмотр приговора по каким-либо новым обстоятельствам, а признание вины». – «Так же как и помилование», – согласился с ним Александр Федорович.

Депутат П. Н. Крупенский высказался по пункту пятому об отмене ограничительных законов для евреев: «Я прирожденный антисемит, но пришел к заключению, что теперь необходимо для блага родины сделать уступки евреям. Нельзя отрицать, что евреи представляют большую международную силу и что враждебная политика против них ослабляет наше государство, наши отношения с Америкой тоже». Видимо, не случайно, а по иронии судьбы именно пятый пункт в анкетах и паспортах, выявлявший национальность человека, в первую очередь еврейство, при правительственном антисемитизме еще сохранялся.

В начале октября с поста исполняющего обязанности министра внутренних дел был снят Н. Б. Щербатов и заменен крайне правым А. Н. Хвостовым – хитрым, амбициозным молодым человеком, еще до убийства Столыпина запримеченным Распутиным. Руководители «Прогрессивного блока» поняли, что окончательно исчезли все надежды на соглашение с короной.

Возникла драматическая ситуация. Резче всех членов Думы высказался Гучков: «В каждой борьбе есть риск. Все иллюзии исчезли. Я выставил бы боевой лозунг и шел бы на прямой конфликт с властью. Все равно обстоятельства к тому приведут».

Более осторожно выступил депутат А. Шингарев: «На чем держится власть? На энерции, на заинтересованных кругах, на государственной машине. На отсутствии мужества и даже понимания. Я считаю сомнительным готовность к удару в лоб. Я предлагаю конфликтовать с властью на съездах, в Думе, так как ее исчезновение превратит общество в пыль».

Подвел черту под диспутом князь Львов: «Блок ни в чем не ошибся. Вся Россия висит в воздухе».

Пятый день Александр Федорович не выходит из дома. Ольга не знает, что с ним случилось. Неужели решил прекратить бешеную деятельность? А вдруг… Вдруг решил зажить спокойно, по-семейному, как и полагается? Не похоже… Хмур… Напряжен. Редко выходит из своей комнаты. Потреплет по головке сыновей. Они рвутся к нему, а он им даже не улыбнется. Наскоро поест и снова удалится в свою комнату. Просил не пускать к нему детей. Побрился на третий день. Ольга думала, что он, как обычно, уедет куда-нибудь по делам, но он снова залег на диван. О чем-то думает, подложив руки под голову. Ольга не знает о чем. Неизвестность пугает ее. Вдруг? Страшная мысль поражает ее – вдруг ему все надоело, вдруг он разочаровался в себе, в своих надеждах и вообще в жизни? Она всегда поражалась его жизнеспособности, необузданной энергии, заключенной в нем, но видела его и в моменты нервных срывов, обычно после тяжелых процессов, череды выступлений. Подруга Ольги восхищалась его речами, рассказывала ей, что он может говорить часами, так взволнованно и интересно, что слушатели не замечают время. И он тоже. Но подруга не знала, что после этого он приходил домой выпотрошенный, нервный и порой, переходя на фальцет, говорил истерично. Ольга поначалу думала, что его раздражают она, дети, но потом догадалась, что его срывы – результат чрезмерной усталости, ее и детей он в эти моменты просто не замечал. Так ей казалось. Но сейчас? Что происходит с ним сейчас? Сердце замерло от пугающей неизвестности. Она поняла, что до сих пор любит его и зря делала вид, что ее не смущает его безразличие к детям, холодность к ней. Она открыла дверь в его комнату. Он лежал на диване, согнув ноги в коленях, устремив взгляд в потолок.

– Тебе чего, Оленька? – сказал он, не повернувшись к ней.

Он давно не называл ее так ласково, и она растерялась, забыла подготовленные слова.

– Ничего, Саша, – покраснев, ответила она.

– Ничего, ничего, – повторил он, уйдя в свои мысли.

Она постояла минуту и вышла из комнаты. Вскоре вернулась:

– Ты здоров, Саша?

– Как никогда болен, – вдруг искренне произнес он, – не пугайся, Оля. Я болен болезнью адвокатов…

– Не слышала о такой, – удивилась она.

– Разве ты не знаешь, что настоящий адвокат болеет за своих подзащитных? – серьезно вымолвил он.

– Тебя пригласили вести новый процесс? – поинтересовалась Ольга.

– Давний, весьма давний процесс, Оленька. Никто не приглашал. Если не считать жизни.

– Кто же твой подзащитный?

– Подзащитная! – неожиданно воскликнул он. – Не понимаешь?

– Нет.

– Да страна наша, Оленька! Россия!

– От кого же ты ее защищаешь? Не от царя же?! Упаси боже!

– От царя, – четко произнес он, и Ольга от испуга сжалась, она давно чувствовала, что в нем зреет ненависть к царю. Уже года три-четыре она со страхом наблюдала, как он морщится, когда она в молитвах упоминает царское имя.

– И ты один? Один? Против… – пролепетала она.

– Время покажет, – задумчиво произнес он, – думаю, что меня поддержат многие.

– И ты не боишься, Саша? Ведь жандармы тебя караулят. Я знаю, что ты посылал свои требования к царю. Он не простит тебе этого.

– И другие тоже, – загадочно и протяжно заметил муж, после чего Ольга молча попятилась к выходу из комнаты.