Последняя истина, последняя страсть - Татьяна Степанова

– Проговорился. – Он попробовал суп.

– Мне надо идти. Я опаздываю. – Герда глянула на часы.

– Смею спросить, куда вы опаздываете?

– Меня ждет один человек.

Фима Кляпов изменился в лице. Выпрямился.

– Хотите сказать, что вы не свободны?

– Да. Занята.

– Тогда… идите, конечно. Не смею вас задерживать. Но знаете что…

– Что? – Она поднялась, забрала сумку.

– Кто всерьез настроен, для того и препятствия – это лишь повод, чтобы… их преодолевать. Или устранять с пути. Сметать.

– Ну и преодолевайте себе, сметайте. – Она вдруг улыбнулась ему весьма кокетливо. Что тоже было довольно забавно, учитывая ее «зеленый» вид.

– Когда цель вдохновляет, я на многое готов… Этот человек, он кто-то из ваших?

– Какой человек?

– К которому вы от меня убегаете, словно лань от серого волка. Он из вашего экологического комитета спасения? Молодой задира-крикун?

Герда элегантно повесила сумку себе на руку, поправила очки на носу и пошла к двери. Фима Кляпов смотрел на ее точеные ножки, тонкие изящные щиколотки, эти волшебные алые туфельки на шпильке, которые, казалось, и следов не оставляли на земле, и одновременно глубоко, ох как глубоко врезались каблучками в самое его сердце. Страсть… черт, а он ведь до этого и не знал, что это такое – истинная страсть… пламя сердечное… жажда…

– Этот человек – моя четырехлетняя дочка. – Герда обернулась на пороге. – Раз уж вы так хотите знать – это она. Мне надо торопиться, я няню обещала домой отпустить в пятницу.

Фиму Кляпова словно громом опять поразило – как там, возле отдела полиции, когда он увидел ее и кроссовку… хрустальный башмачок. Он вскочил.

– Я на машине. Я вас отвезу.

– Нет, спасибо. Мы с Лизой Оболенской – моим адвокатом – договорились вместе ехать, она меня в машине ждет. И спасибо вам, Фима.

– За суп, который вы не съели?

– За то, что заступились за меня тогда.

В этот момент Фима Кляпов решил, что женится на ней. Весь мир пошлет к черту. Разрушит все. Всех предаст. Всех прикончит. Но сделает Герду Засулич своей женой.

– Кляпов публично посчитался с мерзавцем, облившим Герду зеленкой, – подвела итог Катя, выслушав дежурного Ухова. – По сути, рыцарский поступок ради женщины. Но, Семен Семенович, значит, Герда этого не оценила? Я же видела их на площади – она не только разговаривать с ним не желает, она даже смотреть на него не хочет. Она не приняла такое его повышение ставок?

Дежурный Ухов молчал.

– Или это из-за того, что разогнали митинг и палаточный лагерь? – не отступала Катя. – Она Кляпова в этом винит? Да? Его? Но он же… или нет? Было что-то еще здесь у вас?

Ухов допил кофе.

– Было что-то еще, да? Что, Семен Семенович?

В этот момент послышались громкие голоса в коридоре. Ухов поднялся и вышел из дежурки посмотреть, что за базар. Катя выглянула следом.

Из открытого кабинета доносился визгливый, истерический голос:

– Достал меня! Достал ты меня уже своими подколами! Тебя издеваться над людьми сюда прикомандировали?

Катя заглянула в кабинет, оставаясь на пороге. В кабинете – Гектор Борщов, Аристарх Бояринов и Михаил Эпштейн. Борщов сидит боком на подоконнике, выражение лица самое умильное. Аристарх Бояринов у стола за ноутбуком. Красивое лицо портит страдальческая гримаса – боже, как вы мне все надоели! А встрепанный Михаил Эпштейн у другого стола с ноутбуком потрясает руками над головой. Костюм в беспорядке. Галстук с ослабленным узлом а-ля Жириновский. И лужица кофе из опрокинутого картонного стакана на столе рядом с ноутбуком.

Гектор Борщов узрел Катю, и лицо его мигом стало серьезным. Этакая непроницаемая маска «полковника из органов», но в серых глазах – чертики.

– Такие крикуны. Мы вас напугали, Екатерина? А можно, я буду звать вас Катей, как наш безрассудно отважный майор Ригель? Вы ведь, в общем-то, не знакомы с моими визави? Представляю вам сотрудников медийной фирмы Кляпова «Империя наносит ответный удар»: это вот Штирлиц Иваныч. – Гектор Борщов кивнул на Бояринова. – А это Патриот Абрамыч, – кивок на Эпштейна.

Катя поняла, что ей представляют интернет-троллей, о которых упоминала прокурор Кабанова.

– И не я их так прозвал. Это покойника нашего Лесика Кабанова шуточки. А похожи, правда?

– Кабанов шутил, но никогда не переходил границ! – воскликнул Эпштейн.

– Разве? А кто здесь на него орал, Миша, кто в истерике бился? Не ты? Знаете, Катя, у покойника Лесика был, в общем-то, противный характер, упокой господи его душу. – Гектор Борщов словно сказку рассказывал Кате. – И еще у него имелся талант с ходу находить самую больную мозоль и давить на нее. Давить, давить до тех пор, пока… Удовольствие ему, что ли, это по жизни доставляло? Настоящий психологический насильник, садист. И при этом вежливость, виртуозная способность оскорблять, ирония, сарказм, юмор, ум. Но иногда и до грубостей доходил. Но это всегда имело определенную цель. Например, зовет он тебя, Миша, Патриотом Абрамычем – вроде шутка, а потом вдруг раз – и оговорится: «Жид Абрамыч, а как там с той статьей у вас в журнале?» Сразу встрепенется: «Ой-ой, прости, оговорился. Я не хотел. Ну, не злись на меня». Вроде извиняется, а ты весь белый, Миша, зубами скрипишь тайком. И вот нашли Лесика на свалке с пробитой головой. А, Миша? Такие дела.

– Ты на что намекаешь? – спросил Эпштейн, приглаживая волосы и стараясь взять себя в руки.

– Ни на что. Просто вспомнил я, как дня за три до смерти Лесик здесь, в этом кабинете, предъявлял тебе претензии – по работе. Он же вас всех нанял. Платил вам бабки. И был крайне недоволен вашей результативностью. Тебя, Миша, конкретно назвал бездарным, никчемным, а еще полным идиотом. Сказал, что правильно выгнали тебя с телешоу. Все, мол, и так знали, что ты сливной бачок, журчала – тот, кому в рот компромат заливают, а выходит у него все это из зада в виде жидкого пиар-поноса типа петиций «лишить гражданства» и «проверить на экстремизм». Это я вам, Катя, поясняю, чтобы вы представляли себе тяжесть нанесенных Лесиком Патриоту Абрамычу нашему оскорблений. – Гектор Борщов усмехнулся. – Лесик вышел, дверью хлопнул, а ты оплеванным здесь остался, Миша. Взял кружку с кофе и так об стену ее шарахнул, что будь это голова Лесика, то… Это ты-то, при всей твоей осторожности и умении «не обращать внимания на кретинов и их подначки»! И такая взрывная эмоциональная реакция.

– Свои намеки держи при себе, полковник, – сказал Эпштейн. – У Лесика просто шило было в одном месте. Как и у тебя, кстати, Борщов. Вы оба по натуре – эмоциональные вампиры. Я с этим сталкивался по жизни. Я умею держать удар.

– Наверное, умеешь. – Гектор Борщов кивнул. – Кто спорит с этим, Миша. Штирлиц Иваныч, а ты удар держать можешь?