Дар смерти - Галина Гончарова

Алетар — город большой, в нем что хочешь потерять можно, не только пару лошадей. Найдутся им хозяева поприличнее.

Теперь участники.

Осторожно открываю дверцу одной кареты, и мне на руки выпадает тяжелое тело, едва не сбивая с ног. Подхватываю его под мышки, кое-как тяну на себя и распластываю на мостовой.

Быстро провожу руками.

Внешние повреждения?

Да, безусловно.

Кровь на голове, кровь на губах — ребро пробило легкое или прикусил язык? — сломанная рука повернута не предусмотренным природой образом, видна белая кость…

Это надо срочно вправлять, шить, перевязывать.

Рядом оказываются служители с носилками, на них осторожно перегружают мужчину. Тамира командует уверенно. Я специально попросила именно ее позвать мужчин, ей в лечебнице никто отказать не может, да и не хочет.

Ладно, тут все будет в порядке.

— Силена, с ними. Срезать одежду, промыть раны. Справишься.

За спиной что-то мяукают, но я не слышу. Заглядываю в карету.

Никого нет?

Нет, больше никого.

Вторая карета лежит очень неудобно, на боку. Мне приходится подоткнуть юбки и лезть на колесо, чтобы что-то увидеть. Распахиваю дверцу и вглядываюсь внутрь.

Темного крабом!

В этой карете двое.

Мужчина и женщина, тела переплелись так тесно, что непонятно, где кончается один и начинается второй. И как же их вытащить?

Через дверь? А если перелом позвоночника? А если… я навскидку назову больше десятка травм, при которых такие упражнения для них станут смертельно опасными. И я ничего не успею сделать даже с моим даром.

— Слазьте, госпожа Ветана! Я щас помогу!

Гулкий бас снизу приводит меня в чувство. Я прищуриваюсь.

— Имон?

— Ага, я. Щас мы его вытащим!

Я оперлась на протянутую мне руку, спрыгнула на землю, блеснув голыми ногами, и только сейчас увидела топор, стоящий рядом с каретой.

Имон поплевал на ладони, прикинул направление, размахнулся — и только щепки от кареты полетели. Они ж легонькие, дерево тоненькое…

Пары минут не прошло, а я уже оглядывала парочку. И понимала, что женщине уже ничем не помочь. Голова у нее была под таким углом вывернута, что живому не добиться — перелом шейных позвонков, определенно, она даже почувствовать не успела ничего. А вот мужчина еще дышал. Хотя досталось ему определенно больше, чем первому, тут и как подступиться-то не знаешь, чтобы выжил.

А выживет — до конца дней своих лежать будет — подсказал мне дар целителя.

И поделом бы, но я уже чувствовала, как пробуждается сила в моей крови. Она разворачивалась, пела, требовала выхода на волю…

Что ж, этим кретинам сегодня повезло дважды.

И живы остались, и мне в руки попались.

Я помогла переложить второго пострадавшего на носилки, и направилась в лечебницу.

Тамира с Силеной уже ждали меня в перевязочной. Горели лампы, заправленные вонючим земляным маслом, стояли два стола, накрытые белыми простынями, на одном уже лежало тело.

Я наклонилась над ним, прощупывая обнаженное тело, на этот раз беззастенчиво пользуясь и своим даром. Когда распознаешь болезнь, оно почти незаметно.

Жив, и жить будет. Кроме руки ничего страшного, разве что язык прокусил. Ребра, конечно, сломаны, так о карету грянуться, но легкие целы. Тугую повязку наложить, и пусть проваливает.

А, еще зрачки нехорошие. Были б мозги — было б сотрясение, а так…

Полежит, не помрет.

А вот со вторым было намного хуже.

Не знаю, чем ему так досталось посреди спины, но позвоночник хрупнул, как та сухая веточка. Аккурат под ребрами.

И ноги ему нехорошо зажало. Ой, как нехорошо…

Надо срочно чистить, складывать, шить, пока кровью не истек…

Силена накинула мне на платье зеленый балахон, и я принялась за работу.

* * *

Балахон пришлось менять два раза.

Кровь брызгала так, что страшно становилось, я иногда не успевала пережать артерию, и все чаще понимала, что если бы не опыт…

Дар тут не поможет.

Он может удержать человека, не дать уйти за грань, стимулировать выработку крови, запустить остановившееся сердце, благо, когда возишься по уши в крови, даже как-то и не заметно ничего, но дар не сложит кости, не сошьет жилы…

Он может заставить их срастись, только вот если оставить все, как есть — человек калекой останется.

Светлый, как же мне не хватает знаний!

Обыкновенных знаний…

Наконец мы закончили, и девчонки потащили из перевязочной груды грязных окровавленных тряпок и инструменты, а обратно — ведра с водой.

Я посмотрела на усталых служительниц, махнула рукой — и тоже взялась за тряпку, получив в награду удивленные взгляды.

А что ж теперь?

Они стараются, а я буду сидеть, смотреть? Это аристократы… хотя — нет!

Бабушка себе такого никогда бы не позволила. И тоже взялась бы за тряпку. Благородство — оно ведь не в золотых кольцах, хоть ты ими себя с ног до головы унижи, и не в том, чтобы руки замарать бояться. Это нечто совсем иное…

В шесть рук мы комнату отскребли намного быстрее, и я махнула рукой.

— Девочки, тут до рассвета часа три осталось. Давайте так, рядом с этими посидеть бы надо, поделим на троих, кому какое время?

Тамира и Силена переглянулись, и, конечно, согласились. И даже договорились, что мое дежурство — первое. Я-то сейчас все равно не усну, пальцы до сих пор трясутся, голова легкая и ясная, а хуже всего — дар.

Я ж его почти не выпускала наружу, так, узнать, где что перехватить, где прижать, где сшить, и он сейчас ворочался во мне мощной приличной волной. Какое там ложиться? Не дай Светлый, вырвется, наплачусь потом…

Договорились так: сначала дежурю я, потом Тамира, потом Силена. И служительницы ушли к себе, а я осталась.

Сидела, смотрела в окно, пока не стало тихо-тихо.

Только тогда я заложила дверь на засов, проверила занавески на окнах, и подошла к раненым.

Оба были пока еще без сознания, и ничего удивительного. Выпили они перед своей эскападой столько, что уместнее будет говорить — нажрались. В дым и хлам.

Сначала я занялась тем, у которого повреждения были легче. И это понятно — расход сил меньше, его можно кое-как контролировать… пробуем?

Дар радостно рванулся на свободу, вокруг моих пальцев заплясали золотистые искорки.

И как всегда накатило невероятное чувство свободы и легкости. Ощущение тепла и доброты. Словно ты еще маленькая и сидишь на руках у кого-то очень родного и близкого. И твердо знаешь — никто никогда тебя не обидит.