Слезинки в красном вине - Франсуаза Саган

Люка Дюдеван, известный под кличкой «Люлю Портки», осторожно вытянул ноги и с облегчением вздохнул. Он все верно приметил: кроме дурехи с ее кошкой вокруг шеи, на скамейке больше никого. Это стало просто мученьем каким-то – найти спокойную скамейку. С первых же погожих дней все горожане без машин захватывали облюбованные Люка скамейки, его верные, гладкие и голые зимние скамейки. Нежились тут часами, в губы целовались, как же без этого, книжки читали, а иногда – хуже не придумаешь – сторожили тут своих горластых карапузов, которые косо на него поглядывали. Но сейчас уже темно, и эта каменная, чертовски жесткая скамья в мрачноватом сквере не привлекала ни упитанных, ни углозадых обывателей. Кроме этой вот брюнетки. И впрямь красивой в своей шляпе. Все смотрит в сторону аллеи, явно поджидает кого-то… Надо быть полным кретином, чтобы заставлять такую женщину ждать! Если бы Люка не отказался давным-давно от красивых женщин, от красивых машин и от всей нашей распрекрасной цивилизации, он бы за ней приударил. И если бы не его рванье, это вполне могло бы сработать. В свои тридцать восемь лет, прилично одетый и навеселе, он, душка Люка 60-х, мог любую подцепить.

Он открыл мешок, достал свою драгоценную, полную до краев бутыль, откупорил и уже поднял локоть, но вдруг остановился. Плечи сидевшей рядом женщины сотрясались от беззвучных, но неистовых рыданий. Жутко было на это смотреть, и Люка словно против воли придвинул к ней свою драгоценную бутыль. Стекло звякнуло о камень скамьи, женщина повернулась, и Люка увидел ее лицо: два светлых глаза, блестевшие под вуалеткой, обведенные карандашом и горем, переполненные круглыми, неудержимыми слезами. Они смотрели друг на друга довольно долго, взгляд голубой и взгляд черный, взгляд безутешный и взгляд сочувственный. Но вдруг она словно очнулась, пробормотала «спасибо», взяла драгоценную бутылку, отхлебнула большой глоток и вернула. Слезы немедленно иссякли. Она вновь порозовела, почти улыбнулась, и Люка в который раз гордо отметил несказанную благотворность красного вина.

– Здорово помогает, – сказал он со всем достоинством верного потребителя.

– Да, очень, – отозвалась она, доставая носовой платок из кармана.

И высморкалась, да так мощно, что звук удивил ее саму. Бросила в сторону Люка извиняющийся взгляд, но тот, джентльмен до кончиков ногтей, пил в свой черед, будто не слыша ничего, кроме дивной песни вина в своих жилах.

– Что это за марка? – поинтересовалась она.

– Понятия не имею, – сказал Люка, вытирая губы рукавом. – Во всяком случае, тринадцать градусов. Я его беру у Добера, приятеля. Еще чуточку хотите? – предложил он любезно, но без особого воодушевления, потому что, вообще-то, рассчитывал на эту бутылку, чтобы скрасить вечер.

– Нет, нет, большое спасибо, – тактично отказалась брюнетка. – Но мне от этого полегчало, в самом деле. Я в этом нуждалась…

После того как она сама намекнула на свои слезы, Люка мог осведомиться об их причине:

– У вас горе какое или надинамил кто?

– Думаю, что надинамил, – ответила она. – Сейчас уже на целых полчаса.

– Мудак он, этот тип, – сказал Люка твердо. – Полный мудила, с вашего позволения.

– Но больше часа я бы не стала ждать, – продолжила она окрепшим голосом. – Уж в этом-то я поклялась. Без одной шесть встаю, возвращаюсь домой и… И вот.

– На вашем месте, – начал Люка, – я… Эх, уж я бы!..

Он сделал неопределенный жест рукой, его лицо стало задумчивым. «И почти красивым», – подумала Роберта.

– Так что на моем месте? – подхватила она.

– Меня это, конечно, не касается, – продолжил Люка, – но я в свое время тоже, бывало, ждал женщин на скамейках, и всякий раз, когда это было больше часа с четвертью, дело плохо кончалось… Для меня, я хочу сказать.

Она пристально на него посмотрела:

– А в другие разы?.. Когда вы уходили… раньше?

– Ежели уходил раньше, значит, мог уйти, – сказал Люка, глядя на нее в свой черед. – Это они смекали довольно быстро. И потом прибегали как миленькие.

Наступило задумчивое молчание. Роберта и Люка казались аллегорической парой: «Философ и его ученик». Она посмотрела на свои ноги, потом на аллею. Словно в рассеянности протянула руку к Люка, и тот, смирившись, вложил в нее бутылку. Он нес моральную ответственность. Она отхлебнула (довольно большой глоток, отметил он с грустью) и вытерла губы рукавом из роскошной шерсти, тем же жестом, что и он.

– А когда они вас нагоняли? – спросила она с колебанием в голосе.

– Я уж у себя был, – засмеялся Люка (невольно, потому что у него не хватало трех зубов спереди и это его раздражало в преддверии своей новой победы). – А там у меня Клопинетта, и уж она-то меня точно любит. Так что… – закончил Люка кратко, если и не совсем грамматически верно.

Он сопроводил это «так что» неопределенным жестом, который, однако, настолько ясно означал: «Так что, оказавшись в тепле, под своим мостом, с Клопинеттой…», что Роберту захватила та же мысль: «Так что, оказавшись в тепле, у себя дома на авеню Поль-Думе, с Анри…»

Она медленно встала, отряхнулась. «Великолепная женщина, – подумал Люка, – ладно скроена и все такое…»

– Я пошла, – сказала она, – домой.

– Так ведь часа еще не прошло, а? – спросил Люка, щурясь от смеха.

Он был доволен, отмочив отличную шутку. Решил остаться тут и полюбоваться на приход того типа. И уже предвкушал развлечение. Довести до слез женщину с глазами такого цвета – это ему даром с рук не сойдет.

– Нет, – сказала она и тоже засмеялась. – Нет, часа еще не прошло. Тем хуже, я… До свидания, мсье. Спасибо за… Спасибо за все.

Роберта вытянула руку, указывая на Люка и даже на бутылку, что немного встревожило владельца. Но она уже склонилась, схватила своими теплыми ладошками руки Люка, слегка стиснула их и убежала. Исчезла в аллее. «Как раз вовремя», – подумал Люка, увидев через три секунды появление раздраженного молодого человека, который, просидев рядом с ним следующие полчаса, нетерпеливо бил копытом.

Бернар Фару был тем более раздражен, что и в самом деле застрял в автомобильной пробке.

Хотя при этом он и не думал извиняться за свое опоздание, не думал также, что Роберта может его не дождаться и вместо нее на скамейке окажется этот похохатывающий неизвестно над чем бомж-придурок. Из-за чего он испытал досаду, потом сомнения, а затем и любовь, то есть почти сразу же. Однако Роберта больше не ждала его нигде. Бог знает почему, но она его разлюбила.

Этот мотив мелькнул у него в голове в конце вечера и показался столь соблазнительным, что он укрылся в гардеробной, желая записать первые такты в свою книжечку с адресами: до-ми-си, си-ля-соль… Сперва он вообразил его в исполнении фортепьяно, но в этих первых нотах было столько веселости и свободы, что они требовали большего. Он насвистывал, развязывая шнурки, забыв на мгновение сцену, начатую Анитой в машине. Ненадолго.