Слезинки в красном вине - Франсуаза Саган

– Откуда вы? – спросил Глатц, положив ладонь на рукав Ханса, и тот, к собственному изумлению, вздрогнул.

– Из Амстердама, – сказал он поспешно.

– Давно? Я хочу сказать, сколько вам лет?

Казалось, теперь он говорил рассеянно. Бои поставили палатки, разожгли костер для ужина. В сентябрьской саванне было хорошо, сухо и тепло. Ханс глубоко вдохнул ее запах – животных, травы и болот, который так любил, и улыбнулся своему странному клиенту.

– Я? Ах да, родился в сорок первом.

– Поздновато, – сказал сэр Глатц, – слишком поздно.

Он остановился, посмотрел на свою ногу, обутую в ботинок, потом на сигарету «Кравен», которую держал в руке. Какое-то мгновение казалось, будто он устанавливает отношения между тем и другим, оценивает. Потом бросил сигарету и раздавил подошвой.

– Завтра, – сказал Ханс, не слишком забегая вперед, – отправимся охотиться на слона. Вот увидите, они и в самом деле впечатляют!

– Слишком большие, – возразил Глатц. – Меня впечатляет не сила, а слабость. А вас нет? – И, не дожидаясь ответа, удалился.

В конце концов, Хансу было плевать. Он читал Хемингуэя и Лондона и прочих, но все это не нашло в нем отклика. Он ведь просто делал свою работу, как мог. Ему чуть ли не захотелось объяснить это странному типу. Впервые один из этих проклятых туристов внушал ему чувство вины. Ханс вздохнул и машинально, опасаясь всегда возможного пожара, посмотрел на землю. Сигарета сэра Глатца была так расплющена, раздавлена и вмята в землю, что он слегка попятился. Этот окурок погасила нога человека, обезумевшего от ярости.

– Ну и где эти звери?

Сэр Глатц раздражался. Машина подскочила еще раз, и Ханс еще раз осмотрел саванну в бинокль. Ничего. Глатцам решительно не повезло. Но как объяснить людям такого пошиба, что им не повезло, что их экспедиция напрасна, нелепа и фальшиво опасна? Ханс пожал плечами.

– Сожалею, сэр, – сказал он, – я не думаю…

– Чего вы не думаете? – Голос Глатца был очень резок.

– Не думаю, – продолжил Ханс, – что мы сможем найти – сегодня, во всяком случае, – подходящую дичь.

Рядом с ним раздалось нечто вроде смеха пополам с кашлем. Он бросил взгляд на своего соседа, которого и впрямь что-то сильно позабавило.

– Подходящую! – воскликнул Глатц. – Так вы, значит, думаете, что я приехал сюда убивать что-то подходящее?

Тон его голоса был таким презрительным, что Ханс побледнел.

– Как я вам уже сказал, – продолжил Глатц, – я приехал сюда убивать. Что – неважно.

Эти последние слова, процеженные сквозь зубы, ошеломили Ханса.

– Антилоп, например, – добавил Глатц.

Накануне им сообщили о стаде антилоп на северо-западе, но какой интерес они могли представлять для охотника? Оба посмотрели друг на друга.

– Это было бы просто убийством, – сказал Ханс, – и довольно неприглядным.

– Для вас, – уточнил сэр Глатц. – Для вас, может быть…

И Ханса, хорошего охотника, это как громом поразило.

Но уже появились клубы пыли, уже угадывались животные в той стороне, и сэр Глатц уже властно указывал ошеломленному бою направление на стадо.

Им пришлось выйти из машины и углубиться в лес. Ханс поддерживал женщину, ведя ее сквозь траву и неловко пытаясь успокоить.

– Будет вам, – говорил он, – не бойтесь. Сэр Глатц по-настоящему ничем не рискует. Антилопы…

Но осекся. Не может же он сказать бедной женщине, что антилопы явились сюда прежде всего ради любви и уже обеспеченного на этот сезон приплода, а ее супруг – лишь ради гнусной бойни. И потому был удивлен, когда женщина стиснула ему запястье.

– Остановите это, – сказала она.

Он повернулся к ней.

– Иначе он снова начнет.

Теперь она шептала, и ее шепот в этом слишком зеленом лесу испугал его, словно непристойное предложение.

– Что начнет?

Он услышал собственный голос, прозвучавший хрипло и глупо. Почувствовал, как женщина напирает на него.

– Снова начнет, как в Дахау, – сказала она.

И ему все стало ясно. Этот мерзавец, желавший убивать антилоп, великолепный, хоть и такой гортанный английский, изможденная жена… Как же долго Глатц сдерживал свои мерзости, инстинкты и пристрастия? Нацист! Стал сэром Глатцем, приспособился к новым условиям, готовил себе счастливую, тихую старость… пока снова не почувствовал вкус крови на губах, как бывает у некоторых псов. Мерзавец!

Теперь Ханс бежал по лесу. Бежал и молился, а когда услышал выстрелы, наддал ходу. Увидел всех возвращавшихся боев, которые расступались перед ним, отводя глаза. А через сто метров увидел его. Маньяка шестидесяти четырех лет со светло-голубыми глазами, белыми волосами и чудовищным прошлым, который убивал детей, антилоп, евреев, доброту, кротость… Потрясенно увидел, как тот целится и, улыбаясь, убивает саму прелесть мира. Секунду животные с удивлением в глазах конвульсивно содрогались на земле. Их там было уже десятка три.

– Сэр Глатц, – сказал Ханс почти вежливо.

И палач обернулся, улыбнулся, поднял руку и гордо указал на свою гекатомбу.

– Знаете, – сказал Ханс, – я ведь тоже еврей.

Во взгляде Глатца вспыхнуло безумие, и он отреагировал так быстро, что Ханс попал первым почти случайно. Тот умер без жалоб, как настоящий эсэсовец.

Скромное осеннее солнце озаряло Англию, постепенно удлиняя на все еще ярко-зеленом газоне массивную и торжественную тень башен Фаунтлерой-кастла. Теперь многочисленные посетители замка, разбившись на говорливые группы, направлялись под бдительным, но усталым взглядом смотрителей к потайному ходу. Было уже около шести часов вечера, и замку вскоре предстояло закрыться для этих докучливых гостей. Только одна маленькая группка еще пробегала рысью по большому коридору второго этажа. Экскурсовод, обеспокоенный и смущенный, как и всякий раз, когда хозяева, «их милости», пребывали в своем жилище, спешил, а потому не заметил, что юный ловкач Артур Скотфилд спрятался за какими-то доспехами.

Лицо этого худощавого рыжего молодого человека было приветливым и веселым, и он с похвальной элегантностью носил свою более чем потертую одежду. Теперь, слегка отдуваясь за своим прикрытием, Артур поздравлял себя с тем, что маленькое полотно Франса Хальса и точно оказалось здесь, как раз на том месте, которое ему указали: в конце коридора, напротив большой, обрамленной лепниной двери. Позже, когда стемнеет, достаточно вернуться назад, снять его и улизнуть с добычей через какую-нибудь дверь. Ему казалось, что он отмахал по этому проклятому замку несколько километров, и он недоумевал, что за буйнопомешанные еще могли здесь обитать.

Лорд Фаунтлерой в третий раз раскурил свою сигару. Его обычно кирпично-красное лицо побагровело, и жена лорда, неизменно красивая Фэй Фаунтлерой, бросила на мужа наполовину обеспокоенный, наполовину ироничный взгляд. Этот ужин был нескончаем, и Байрон, их гость, в общем-то напрасно приехал вот так, накануне охоты. Страсть к ней отнюдь не извиняла столь неуместное присутствие, даже более чем неуместное, учитывая ужасное настроение бедняги Джеффри, в которое его повергла ревность. Лорд Фаунтлерой всегда – и часто не без оснований – ревновал свою супругу; и даже теперь, когда она бодро перешагнула за сорок лет, а то и за все пятьдесят, как утверждали ее лучшие подруги, он не мог удержаться и пучил налитые кровью глаза, стоило любому мало-мальски красивому мужчине покрутиться около его жены. Когда он свирепо раздавил в пепельнице свою сигару, Байрон, предчувствуя опасность, распрямил свой длинный шотландский костяк и кашлянул.