Источник - Джеймс Миченер

– Ты не выслушал другое мое предложение, – не уступал Табари. – Пошли Веред.

– Ты поедешь? – спросил Кюллинан.

– Я бы хотела посмотреть, что собой представляет Америка, – сказала она.

– На тебя она произведет совсем не такое впечатление, как на меня, – заметил Табари. – Евреи по сравнению с арабами никогда ему не поддаются. Но она такая… – Он кивнул в сторону маленькой глиняной богини.

– Мы только что занялись этапом керамики… – возразил Кюллинан.

– Ты обязан доставить счастье Полу Зодману, – предупредил Табари и набросал текст телеграммы: поскольку в данный момент директор отсутствует и находится в Иерусалиме, он взял на себя смелость сообщить, что директор, скорее всего, не сможет отлучиться, но, если все расходы будут оплачены, доктор Веред Бар-Эль и «подсвечник смерти»…

Следующим утром одна из жен Юсуфа нашла в траншее В два каменных осколка; предположив, что они чем-то интересны, она принесла их доктору Элиаву. Присмотревшись к их форме, археолог бросил все Дела и послал в траншею всех профессионалов, кто оказался под рукой. Камни оказались кусками кремня, не более дюйма длиной, и их зазубренная сторона была отполирована до блеска. Противоположный край был довольно широким, так что осколок не мог быть ни наконечником Копья, ни ножом. Тем не менее, эти два невыразительных осколка кремня вызвали всеобщее возбуждение. Все, кто был на холме, кинулись разбираться на место их находки, и через несколько минут Веред закричала:

– Есть и другой кусок! Он подходит! – Что и было доказано, когда его совместили с первыми двумя. Поиск набрал обороты, но прошло не менее часа, когда Юсуф лично нашел четвертый осколок кремня, на чем находки и закончились.

Археологи сложили сколы кремня примерно в таком положении, в каком они и были, когда раскололись, и они были зафиксированы. Затем их торопливо отнесли в ванную, где Веред лично промыла их и положила на стол доктора Кюллинана, который и зарисовал их.

В свое время эти четыре куска кремня представляли собой режущую кромку серпа. Они вошли в историю в то первое утро, когда мужчины и женщины, как молодые евреи из кибуца Макор, двинулись убирать свой урожай. Этот инструмент, извлеченный из-под толщ земли, был одним из самых ранних сельскохозяйственных орудий, которыми когда-либо пользовался человек; он был старше бронзы, гораздо старше железа; он был в ходу задолго до того, как появились фермы и были приручены верблюды. Это чудо было изобретено давно, невероятно давно – чудо более великое, чем кондиционер или автомобиль «опель». Его края были отполированы до блеска прикосновениями тех бесчисленных стеблей, которые он срезал, и этот серп убедительно говорил, как изменился человек, который еще недавно охотился на животных. Ибо человеку, который сделал этот инструмент, это великолепное удивительное изобретение, больше не надо было скитаться с места на место в поисках пищи. Каким-то загадочным образом он научился выращивать зерно в любим подходящем месте и собирать его с помощью этого серпа. Это дало ему возможность оседать на земле в поселениях, на месте которых возникали римские города, прекрасные византийские церкви и башни замков крестоносцев. Археологи с уважением разглядывали эти четыре каменных осколка, и три утра спустя марокканцы в обеих траншеях докопались до скалистого ложа холма. Под ним уже ничего не было; долгий первый этап раскопок подошел к концу.

Тем же вечером Веред Бар-Эль упаковала свои вещи, готовясь к полету в Чикаго, но, сделав это, она решила пройтись к холму и еще раз бросить взгляд на голое скальное основание, вскрытое их лопатами и мотыгами. Она поковыряла его носком туфельки и только тут осознала, что кто-то шел за ней от самого здания. Она окликнула: «Элиав?» – но это оказался Кюллинан, и с чувством неподдельного облегчения она сказала:

– А, это ты, Джон.

И когда он спустился в траншею, Веред добавила:

– Как-то грустно… вот мы и дошли до коренной породы.

– В какой-то мере, – согласился он. – Я как-то надеялся пойти еще глубже… может, найти такие пещеры, как в Кармеле. Которым сто тысяч лет… или что-то в этом роде.

– Да и то, что у нас есть, просто отлично… в своем роде, – успокоила она его.

– Нам это под силу, – сказал Кюллинан. – В следующие девять лет мы превратим этот холм в небольшой алмаз. Вскроем три круговых стены. Оставим их стоять и займемся теми открытиями, что ждут нас в середине. – Он остановился. – А вы с Элиавом будете со мной эти девять лет?

– Конечно.

– У меня недавно было предчувствие, что вы меня оставите.

– Как глупо, – сказала она на иврите. Неожиданная смена языка сбила Кюллинана с толку, словно она подмигнула ему или влепила поцелуй.

– Потому что, если тебя тут не будет… – начал он.

К ее собственному удивлению, Веред подошла поближе и маленькими ладошками сжала ему щеки.

– Джон, – прошептала она, – ты стал мне очень дорог. – Теперь она говорила по-английски. Веред вскинула голову, и теперь их лица почти соприкасались. – Очень дорог, – повторила она на иврите.

Он страстно поцеловал ее, словно понимая, что в последний раз он может стоять рядом с ней в ночи Галилеи, и в это краткое мгновение она не сопротивлялась, а приникла к нему, как маленькая Астарта, чьей обязанностью было напоминать людям о любви. Затем, словно отталкивая от себя часть жизни, которая стала столь драгоценной, что к ней нельзя было относиться с небрежностью, она легко уперлась руками ему в грудь. Еврейка и католик медленно отдалились друг от друга, как две кометы, которые было слились в небе, но теперь каждую из них ждет своя орбита.

– Это была правда, когда я сказала, что никогда не выйду за тебя замуж.

– Но каждый день, когда я смотрел на тебя, то все больше убеждался, что ты никогда не выйдешь замуж и за Элиава. – Помолчав, он спросил: – Что между вами не клеится?

– Есть обстоятельства…

– Они имеют какое-то отношение к Тедди Райху?

У нее перехватило дыхание, но она справилась с собой:

– Почему ты об этом спрашиваешь?

– Потому что в тот вечер, когда Райх говорил с Элиавом… ты смотрела на них, словно ревнивая школьница.

Она начала было говорить, запнулась и продолжила на иврите:

– Не беспокойся из-за меня, Джон. Мне нужно побывать в Америке… какое-то время… все обдумать.

– И в Чикаго ты будешь думать, каково это… жить там со мной?

При этих словах она испытала искушение с поцелуем приникнуть к нему и полностью доверить свою жизнь этому мужчине, потому что она успела узнать его как тонкого и благородного человека, честного во всех своих действиях и способного на глубокие чувства; но она не могла себе позволить ни малейшей уступки. Она медленно отошла от него и, пройдя по камням Израиля, отправилась упаковывать золотую менору, которой предстояло лететь в Америку.