"Голодомор" на Руси - Сигизмунд Миронин

Собственно, воспринимать детскую смерть как трагедию как русские, так и украинские крестьяне стали только при Советской власти, которая начала подтягивать сельские условия жизни к городским. К слову сказать, если коммунисты чем-то и провинились перед крестьянством, так только тем, что этот процесс стирания различий между городом и деревней проводился слишком нерешительно.

Итак, понятно, почему молчали крестьяне. Но почему о голоде 1932–1933 годов даже в послесталинские времена молчали писатели и политики? И на этот вопрос ответить несложно. Точно так же, как патриархальный уклад жизни крестьянина не позволял ему вычленить голод как нечто неестественное, так сервильное мировоззрение сегодняшних плакальщиков по „жертвам голодомора“ — практически все они вчера были или партийными чиновниками, или весьма обласканными Советской властью писателями и научными работниками — не позволяет им вычленять никаких общественных проблем, кроме тех, обсуждение которых выгодно экономически господствующему классу. И дело даже не в том, что большинство из них — отъявленные идеологические мерзавцы и фарисеи. Дело в том, что такого рода сложнейшие общественные проблемы, как голод 1932–1933 годов, недоступны рассудочному восприятию, выше которого никогда не поднималось большинство наших интеллигентов. В качестве примера хотелось бы указать на проблему вымирания населения Украины, России и других республик сегодня. Ведь масштабы людских потерь уже давно превышают самые фантастические цифры потерь от голода 1933 года, но на поверхности эта трагедия практически никак себя не проявляет. Именно поэтому подавляющее большинство наших сограждан, включая и высокообразованных, не видит в этом явлении ничего опасного, пребывает в полной уверенности, что проблема как-нибудь разрешится, рассосется сама собой».

Антисталинисты постоянно твердят о том, что коллективизация, проведенная Сталиным, была величайшим злом. До конца 20-х гг. в СССР существовали хозяйственные отношения, обусловленные новой экономической политикой (нэпом). При нэпе всем жилось хорошо, говорят антисталинисты, а Сталин взял, да и разрушил это процветание.

Это неправда. Уже во второй половине 20-х годов становится ясно, что нэп не оправдал возлагавшихся на него ожиданий. Даже в 1928 году национальный доход составлял 88 % от такового в 1913 году. Именно Сталин понял тупиковость нэпмановского эксперимента в экономике и в течение буквально полугода свернул нэп и перевел экономику на путь плановости.

Да, вроде бы нэп привел к быстрому оживлению экономики. Появившаяся у крестьян экономическая заинтересованность в производстве сельскохозяйственной продукции должна была бы быстро насытить рынок продовольствием и преодолеть последствия голодных лет «военного коммунизма». Вначале так вроде и произошло. Благосостояние крестьян в целом по сравнению с довоенным уровнем повысилось, число бедных уменьшилось, доля середняков возросла. У многих увеличился земельный надел — основное средство производства. Но это стало результатом не роста сельскохозяйственного производства, а перераспределения доходов, другими словами, ликвидации слоя богатых людей.

С другой стороны, допущение рыночных механизмов, приведшее к восстановлению экономики, позволило политическому режиму укрепиться. В условиях разрухи планировать индустриализацию было нереально. В 1925 г. поголовье скота в крестьянском хозяйстве впервые превысило уровень 1916 г. Существенно улучшилось снабжение городского населения. Значительно возросло потребление рабочими семьями мяса, сала, молока, масла. Ежегодное производство животноводческой продукции в среднем за 1926–1928 гг. возросло по сравнению с 1909–1913 годами на 26 %, а потребление мяса в семьях трудящихся увеличилось почти вдвое.

Вместе с тем, как уже говорилось, даже к 1928 году сельское хозяйство Советского Союза так и не вышло на довоенный уровень. Посевные площади под зерновые культуры составили только 94,7 %, а валовой продукт сельского хозяйства составил 91,9 % от показателей 1913 года. Вместе с тем товарность сельского хозяйства упала, особенно в области зерновых культур. Так в 1926 году городское население возросло на 1,6 миллиона человек по сравнению с 1913 годом, а товарная часть зерновых продуктов составила всего лишь 10,3 миллиона тонн против 21,3 миллиона тонн в 1913 году.

Произошли существенные изменения в соотношениях классовых сил в деревне. Теперь, после Октября, 94,5 % земли принадлежало бедняцким и середняцким хозяйствам. Однако, хотя кулацким хозяйствам принадлежало 5,5 % земли, они все еще имели большую экономическую силу: 20 % всей товарной продукции зерновых в стране.

Зажиточные слои деревни, экономическая мощь которых намного превосходила их численность (уже весной 1926 года в руках 6 % крестьянских хозяйств было сосредоточено около 60 % товарного зерна), фактически прекратили продажу зерна государственным заготовителям и кооперации, придерживая его до весны, когда возникнет более благоприятная рыночная конъюнктура.

Обследование в Сибири того, что читали крестьяне, показало: кулаки покупали преимущественно юридические книги и больше знали о советском Своде законов о земле и Уголовном кодексе, чем большинство местных юристов.

Политика Советской власти в период нэпа была направлена на поддержку бедняков и против кулаков. Первых освободили от продналога, у них были преимущества при получении образования, вступлении в комсомол и партию, им должно было отдаваться предпочтение при поступлении на работу в промышленности и при получении канцелярских и управленческих должностей в сельских Советах. Кулаков же наказывали лишением права голоса и посредством налогов, им было недоступно то, на что бедняки имели преимущественное право.

Почему-то считается, что к концу нэпа политика дискриминации кулаков приняла еще более суровые формы, положившие начало драматическому росту враждебности, кульминацией которого стало решение Сталина о «ликвидации кулачества как класса». На самом деле все было иначе. Крестьяне быстро нашли ответ на внеэкономическое давление властей. Зажиточные крестьяне, опасаясь, что их посчитают за кулаков, часто прибегали к разного рода уверткам, например, нанимались на работу (с лошадью) к безлошадному крестьянину, с тем, чтобы сойти за бедняков. Крупные зажиточные хозяйства дробились на меньшие, чтобы скрыть доходы и уменьшить налоги. Число хозяйств, относимых к кулацким в 1929 году, уменьшилось на 25 %. Как подметил один из участников дискуссии 1931 г., «сейчас в зажиточные никто не лезет, а все лезут в бедняки, потому что в деревне это стало выгоднее».

В связи с ростом сельского населения земельные наделы ежегодно уменьшались, то есть продолжался процесс дробления хозяйств. Например, к 1928 году сельское хозяйство Казахстана только достигло довоенного уровня, но продолжался процесс дробления крестьянских хозяйств: 1250 тыс. хозяйств в 1928 году против 800 тыс. хозяйств в 1913 году. Крестьянство работало, по существу, на свой прокорм. Объем товарного зерна, поступающего в промышленные города, также катастрофически уменьшался.

Все это привело к возникновению существенных проблем в народном хозяйстве СССР и прежде всего в области продовольственной безопасности.