Дневник гауптмана люфтваффе - Гельмут Липферт

«Велосипедисту» от пять-два, я видел вашу победу. Поздравляю».

Пилотом, поздравившим меня с 75-й победой, был лейтенант Хаас из 5-й эскадрильи[80]. Теперь пришло время отправляться домой!

На подходе к нашему аэродрому я набрал высоту, а затем спикировал на командный пункт 6-й эскадрильи. Когда я пронесся над ним, то увидел, что все бросились на летное поле. Я зарулил на стоянку, там уже собралась вся эскадрилья. Меня подняли на плечи и понесли к командному пункту. Старший унтер-офицер снова был там с шампанским и цветами.

После этой победы наступил период затишья. Моя эскадрилья на короткое время перебазировалась в Каранкут, в глубине Крымского полуострова. Но, вернувшись в Багерово шестью днями позже, я одержал свою следующую примечательную победу.

17 декабря обещало стать ясным днем. Солнце еще не взошло, но мы уже сидели в своих кабинах, ожидая приказа на взлет. Мой новый ведомый, фельдфебель Мор, был довольно нетерпелив и рвался в бой, несмотря на мои слова, что сегодня мы вряд ли столкнемся с вражескими самолетами. Из палатки командного пункта 6-й эскадрильи выскочил посыльный, начавший дико размахивать руками. Механик сразу «понял, что это означало: „Герр лейтенант, теперь вы можете взлетать“. „Держитесь ближе, Мор. Я немного растолкую вам, что происходит на фронте“. Мы летели через Керченский пролив на высоте 600 метров на крейсерской скорости, экономя топливо и тратя время на разговоры. Я никогда не выруливал на старт так спокойно, как в этот день. Возможно, это было потому, что я теперь был одним из „стариков“. Возможно, я действительно был уже „слишком стар“ для летчика-истребителя — из летавших на фронте лишь очень немногие были в возрасте 28 лет.

Мы приближались к земле — к Тамани. Первые вереницы «жемчужин» от русских зениток начали появляться в нашем направлении. Все время маневрируя, мы продолжали полет на восток, где солнце еще только появлялось на горизонте. Поскольку русские, в конце концов, тоже могли быть в воздухе, мы опустились к земле и, летя на малой высоте, оставались настороже. Мы ничего не видели. Вскоре недалеко от побережья появилось наше излюбленное полузатонувшее судно, и я намеревался сделать по нему несколько пробных выстрелов, чтобы проверить, функционирует ли мое оружие должным образом. Но сначала я послал вниз Мора показать, что он может делать. Затем пришла моя очередь. Удовлетворенные результатами, мы продолжали полет. В воздухе по-прежнему никого не было.

Мы набрали высоту в сторону солнца. Заснеженный Кавказ сиял вдали, и я мог очень четко разглядеть Анапу. Спустя приблизительно час загорелась красная лампа: пришло время подумать о возвращении домой. Полого пикируя, мы достигли Керченского пролива. И поскольку в течение последних нескольких минут мы не обменялись ни словом, я слегка вздрогнул, когда услышал голос оператора наземной станции: «Вызываю шесть-один. Один „мебельный вагон“ над аэродромом, Hanni 6000, курс на восток!»

6000 метров. Я должен был подумать. Я на 2500 метрах, и у меня почти не осталось топлива. Мой ведомый находится в таком же положении.

Я должен попытаться. Смогу ли я обнаружить вражеский самолет?

«Шесть-два от шесть-один. Какой у вас остаток топлива?»

«Шесть-один от шесть-два, моя красная лампа горит», — ответил Мор.

Сообщения о местоположении русского продолжали поступать. Он придерживался восточного направления и медленно снижался к своей территории. Он был в 5000 метрах над Керчью. Мы тем временем достигли 3200 метров и были южнее от его позиции.

Если бы я лег на обратный курс, то, возможно, мы могли бы перехватить его над Таманью на высоте 4000 метров. Я хотел отослать своего ведомого домой, но он попросил разрешения остаться, поскольку его красная лампочка загорелась только что.

Внезапно мы увидели русского, Пе-2, слева от нас и приблизительно в 600 метрах выше. Машина на высокой скорости пикировала к Тамани. Я последовал за ней, но дистанция между нами из-за ее большой скорости снижения скорее увеличивалась, чем уменьшалась. Я толкнул вперед рычаг дросселя и начал пикировать настолько быстро, что Мор оказался неспособен держаться рядом. Русский же передо мной, наоборот, стал увеличиваться.

Если у меня или у моего ведомого закончится топливо, мы должны будем совершить вынужденную посадку на русской территории? Но кто знал, какие важные разведывательные данные вражеский самолет мог бы доставить домой, если мы позволим ему спокойно улететь.

Теперь мы летели на малой высоте, и я находился в 800 метрах позади него. Мор остался выше, чтобы иметь возможность спланировать и дотянуть до своего аэродрома, если все закончится неудачно. Мне оставались лишь секунды до перехвата, но прежде, чем я достиг дистанции открытия огня, верхний бортстрелок бомбардировщика начал стрелять. Трассеры пролетали мимо меня, и я мало что мог сделать, поскольку этот парень стрелял чертовски хорошо. Раздались два удара, и в левом крыле самолета появились два значительных отверстия. Я не мог ждать дольше и открыл огонь.

Первая очередь прошла над его кабиной. Я скорректировал свой прицел, но затем пушка отказала. Продолжая стрелять из пулеметов, я добился нескольких попаданий, но бортстрелок вел ответный огонь. Русский пилот твердо держал свой самолет на курсе, и я мог прицелиться точнее.

Потом один из двух моих пулеметов тоже заклинило. Теперь мне могла помочь только точная стрельба. В третий раз я сидел на хвосте у врага и проклинал свое отказавшее оружие. Я нажал на спуск.

Почти все пули попали в фюзеляж Пе-2. Полетели куски, и показалось пламя, но русский продолжал лететь. К счастью, верхний бортстрелок прекратил огонь, очевидно, я ранил его. Теперь я мог подойти еще ближе. 60, 40, 20 метров. Я попал в его турбулентный поток. Мой самолет затрясло, и я должен был уйти вверх. Я немедленно снова спикировал и обстрелял его сверху сбоку с дистанции 20 метров. Ни одна пуля не прошла мимо.

Пе-2 взорвался, хвостовое оперение и часть фюзеляжа разлетелись на куски. Остальное упало на землю, подобно огненной комете. Я приказал своему ведомому отправляться домой кратчайшим путем, чтобы, по крайней мере, он мог приземлиться относительно благополучно.

Затем я должен был позаботиться о себе самом. Я не осмелился пролететь над Таманью на малой высоте, поскольку Пе-2, конечно, передал свое точное местоположение и русские истребители были подняты по тревоге. Медленно набирая высоту, я летел на юг к морю. Они не ожидали бы меня там.

Я молился, чтобы мне хватило топлива. Повернув на запад и собираясь подняться выше, я заметил справа вдали несколько точек. Теперь мне необходимо оставаться внизу, иначе самолет будет четко выделяться на фоне яркого неба. Так что я летел, испытывая чувства между надеждой и отчаянием, то переводя взгляд на топливный расходомер, то осматривая воздушное пространство вокруг. Я пересек Керченский пролив к югу от Эльтыгена на высоте 700 метров. Теперь не имело значения, смогу ли я достичь своего аэродрома, подо мной уже была дружественная территория.