Ложь во спасение - Наталия Вронская

— И так с тебя станется, авось не царица, чтобы тебя на руках возить…

И в пять минут, вздымая пыль, экипаж унесся, увозя обеих женщин в неизвестном направлении.

— Вот как… — почесал в голове дворецкий. — Куда же это она барыню-то повезла? Дивное дело…

В совершенной растерянности дворовые остались дожидаться барина, пребывая в самых ужасных предчувствиях на свой счет, ведь барыня Сусанна Петровна не соблаговолила даже намекнуть, куда отправилась с их помертвевшей хозяйкой…

— Куда? Куда она ее увезла? Всех запорю! В солдаты, в каторги у меня пойдете! К чертовой матери! — Филипп лютовал, как и обещала Сусанна Петровна.

В порыве гнева он переломал все, до чего успел дотянуться, и успел в безрассудстве и беспамятстве отодрать хлыстом со свистом по плечам да спинам добрую половину дворовых, носившихся перед ним, словно испуганные куры под хозяйским топором.

— Богом клянусь, батюшка-барин, — ревел дворецкий, упав на колени перед барской нагайкой, — ничего не ведаем! Пришла, ухватила, говорит — к лекарю… — бессвязно выкрикивал он. — Одно, говорит, средство, чтоб не померла!

— Померла? — Филипп замер. — Что ты сказал?

Он остановил свои безумные глаза на дворецком и тут же схватил того за плечи:

— Ну-ка, повтори! — понизив голос, потребовал он.

— Барыня как побледнели, — заторопился дворецкий, — как побледнели и вовсе без памяти упали. Мы и уксус, и воду — ничего не помогает. А им все хуже и хуже, ровно мертвая, но дышат — сие видно… И тут Сусанна Петровна говорят, что только у них средство-де такое есть, что поднимет барыню на ноги. Не то, говорит, барин вас забьет до смерти. Велела барыню одеть и с нею в карету. И умчались, так их и видели! А куда, что — так того не сказывали!

— Давно? Давно ли сие случилось?

— Да около полудня, барин… — пустил слезу дворецкий.

— Стало быть, давно… Ну, если с Еленой что случится, всех вас под монастырь подведу, Богом клянусь, — тихо, но внятно произнес Филипп.

Рука его уж усмирилась, хлыст не гулял по холопским спинам, но сие обещание напугало всех куда более, нежели добрая порка.

— Седлай мне коня, да поживее, я к брату поеду, — велел Филипп. — Ежели в мое отсутствие Елена Алексеевна паче чаяния вернется, все сделать как надобно! И к Кириллу людей пошлите, а Елену Алексеевну из дому никуда и ни с кем не выпускайте!

— Да как же вернется, когда она вовсе как покойница лежала, — прошептала одна из служанок кухарке, так же, как и прочие, вылезшей на шум и попавшей под горячую хозяйскую руку.

— То-то братцу баринову не поздоровится, — мстительно ответила та.

Филипп ничего этого не слышал. Он уж выбежал на улицу, сопровождаемый криком:

— Да куда ж вы на ночь-то, барин! Куда?

— К брату Кириллу, я сказал! И смотри у меня, Иван! — оборотился Филипп к дворецкому. — Чтобы все сделал, как я велел!

— Да уж будьте покойны, барин! Все сделаем…

— Что это с нею? — Мать Ефимия склонилась над бесчувственною Нелли.

— Вот! Любуйтесь! — Сусанна напустила на глаза слезы. — Ваш братец Филипп Илларионыч довели-с…

— Это она от… — Монахиня не решилась произнести слово «яд».

— Именно, это с нею от отравы сделалось. Знамое ли дело — каждый день жену травить потихоньку. Вот она и обеспамятела…

Мать Ефимия подняла глаза на Сусанну:

— Ой ли? Не мог Филипп такого со своей женою сотворить! Он не убивец какой, а человек мирный.

— Хорош мирный человек! — зашипела Сусанна. — Офицер бывший, сколько на его совести жизней, а? Одной ли больше, одной меньше…

— То война, а то — жену родную извести!

— Большая разница для Филиппа Илларионыча!

— Разница!

— А вот и нет… Матушка, да что вы в самом деле? Уговор у нас с вами был?

— Был.

— Так вот извольте падчерицу мою принять. А уж как она очнется, так сами от нее все и узнаете, — усмехнулась Сусанна, про себя подумав, что когда Нелли очнется, то она вовсе ничего не сможет никому рассказать по причине полного беспамятства, ибо чухонское зелье, как было обещано, напрочь у человека память отшибает. — Ежели вы насчет денег беспокоитесь, то вот вам и деньги. — Она протянула монахине увесистый кошель.

— Может, ее сестру позвать? — с сомнением произнесла мать Ефимия. — Глядишь, она скорее опамятуется…

— Нет! — резко воспротивилась Сусанна. — Этого делать вовсе не надобно.

— Отчего ж не надобно? Родная кровь, опять же утешение может преизрядное подать сестра Устиния.

— Нет, матушка. И позвольте мне настаивать на том, что сестры пока видеться не должны.

Настоятельница взглянула на Сусанну:

— Что ты так тому противишься, дочь моя?

— Стало быть так надобно!

— Ну, будь по-твоему… — В сущности, матери Ефимии было все равно, как поступить.

Подозревая все же тайный и недобрый умысел в Сусанне, она положила не торопиться и поступать исходя из обстоятельств.

Нелли была тотчас перенесена в одну из уединенных келий. К ней приставили сестру-лекарку, которой было велено никаких усилий не употреблять, но когда Елена придет в себя всячески ей в оном поспособствовать и ничего не сообщать о том, что с ней произошло, если начнет она спрашивать.

Стены… Потолок каменный… Будто уже все было, будто она все это видела… Да как низко, над самым лбом стена, ажно дышать нечем: вот-вот завалит, задушит, злодейка-стена…

Нелли застонала. Кто-то склонился над ней: лик бледный, плат черный, голосок тихий, а глазки любопытные, живые, ровно мышки мечутся по клети…

— Ты кто? — шевельнула губами Нелли.

Вот диво: голоса будто и нету вовсе!

— Сестра Федосья, — молвили серые губы, а глазки заблестели еще больше.

— Где это я? — шепнула Нелли.

— А ты не помнишь ли сама, касатка?

— Нет, не помню, — покачала головой Нелли после долгого раздумья.

— А как ты попала-то сюда? Неужто не помнишь? — Сестра Федосья склонилась еще ниже над Нелли.

— Нет… — еще раз молвила Нелли.

— Болезная, сиротка обиженная… — запричитала монахиня.

«Ничего не помню, а стены помню… Разве такое может быть? — подумала Нелли. — А звать меня как?..»

Вовсе ничего в голове не было, ну ни единой мысли!

— Скажи мне, Христом-Богом тебя молю, кто я? — Нелли стиснула руку монахини.

— Нет, не велено мне… — покачала головою сестра Федосья.