Эпоха Пятизонья - Михаил Белозеров

Стараясь не шуметь, он пополз вдоль стены дома. Ему показалось, что какие-то колючие лианы, специально опустившиеся из окон и крыши, цепляются к одежде, с треском рвутся, деревья осуждающе машут ветвями, а запах липы стоит такой одуряющий, что у него защекотало в носу. Он чихнул и замер. На углу Ипатьевского переулка все еще дрались. Слышно было, как кричат человеческими голосами:

– Это моя рука!

– Нет!!! Это моя рука!

– А ну отдай, это моя рука!

И слышались удары – глухие, когда бьют по телу – сильно и со всего размаха ногами или руками, не жалея ни себя, ни того, кого бьют. Костю один раз так били на Крюковке из-за Пономаревой, когда он за ней ухаживал, поэтому сейчас у него по спине пробежали мурашки от воспоминания, и он поддал ходу, вырвался из объятий колючих лиан и липовых ветвей и в одно мгновение оказался у окна.

То ли ударная волна от танкового снаряда прошла мимо, то ли всего лишь задела внутренний угол здания, но как раз в нижней части окна стекла сохранились. Идти же к следующему окну Косте показалось нерезонным: там как раз кончались деревья и его могли заметить со стороны Ильинки. К тому же в середине сквера торчал сруб вентиляционного колодца. А что в этом колодце, одному Богу известно. Может, «ведьмин студень», как в Чернобыльской Зоне? А может, «дровосек»? Хотя навряд ли. Такие совпадения редко бывают. От Зоны к Зоне ловушки не повторяются. Даже хабар разный, за исключением бигхабара, потому что бигхабар не отличался разнообразием. Один такой бигхабар – роторный экскаватор – все время рылся в котловане, стирая с лица земли целые кварталы Припяти. Это был оживший экземпляр человеческой техники, вооруженный всеми системами, которые к тому времени придумало человечество. В довершение ко всему он трубил в рог и плевался расплавленной породой. А «дровосека» Костя видел всего-то пару раз, точнее, не его, а как он действует, потому что «дровосека» увидеть невозможно – только послесловие, то есть результат атаки. Один раз «дровосек» все же промазал, и Ред Бараско остался жив.

В тот момент, когда драка в переулке стала особенно шумной, Костя размахнулся и ударом приклада выбил остатки стекол, а потом одним прыжком очутился на подоконнике. Правда, совершено не нарочно выломав при этом плечом часть рамы. Но это уже были мелочи по сравнению с мировой революцией. А еще запутался в одеяле, которым оказалось занавешено окно.

Пока он выпутывался из этого одеяла, пока разбирался, что к чему, прошла, наверное, целая вечность. Только после этого он на всякий случай оглянулся: драка перешла в стадию, когда трое держат, а остальные бьют, – и спрыгнул в квартиру. Внутри пахло старым жильем и запустеньем, однако с кухни отчетливо тянуло запахом свежего горохового супа. Костя тут же вспомнил, что голоден, как сто волков. Желудок проснулся синхронно сознанию, а рот наполнился слюной.

Комната была большой, заставленная старой мебелью. Телевизор по старинке был занавешен кружевной салфеткой, а на огромной металлической кровати возвышалась горка подушек, увенчанная думкой с монограммой буквы «А». Косте показалось, что он попал в прошлый век. Пахло давно не топленным помещением, сыростью и древними обоями. Точно, подумал он, сейчас в углу увижу этажерку и слоников. И словно в подтверждение, стоило ему посмотреть в угол, как он действительно увидел древнюю этажерку, полную книг, и слоников в два ряда. Самый первый был величиной с кулак, с огромными, загнутыми, как у мамонта, бивнями.

– Дерутся… – Вдруг от соседнего окна отделилась тень.

Костя опешил не меньше, чем от слоников. Внутри у него все оборвалось. Он шарахнулся в сторону, опрокинул венский стул, еще что-то, успел вскинуть дробовик и даже потянуть затвор. Диск послушно повернулся на сектор, и большая красная гильза, полная дроби и пороха, влезла в ствол. Оружие было готово к бою.

Тень превратилась в старуху и посетовала, кряхтя и издавая множество посторонних звуков:

– И так каждую ночь. Я уже бояться перестала…

– Вы кто, бабушка? – спросил Костя, выходя из оцепенения.

Он готов был всадить в нее заряд, если она окажется «нитридо-платиноидом», «протеиновым матриксом» или «механоидом», и выпрыгнуть в окон. Никудышный я разведчик, растерянно подумал он, никудышный. Меня уже сто раз могли убить. Самое паршивое, что хваленые датчики движения «титана» не среагировали ни на старуху, ни на майора. Должно быть, их нет вовсе или техника «титана» испортилась. Все это мгновенно пронеслось в голове, пока он разглядывал подозрительную старуху. На «механоида» она тянула меньше всего. В представлении Кости, они были так безобразны и страшны, что их нельзя было спутать ни с кем другим.

Была она одета так, словно ждала гостей, и казалась душой этой древней квартиры, только живой, подвижной ее частью, затерявшейся, как и весь дом, во времени и пространстве. Словно в подтверждение его страхов она сказала:

– Я никто, я здесь живу с одна тысяча девятьсот шестьдесят пятого года.

– Ого! – невольно воскликнул Костя, поднимая стул. – Вам почти девяносто лет?

Дробовик он давно уже опустил – не держать же божий одуванчик под прицелом! Но, памятуя об истории с фальшивым майором, следил за бабулей весьма внимательно и не выпускал ее из поля зрения.

– Двух годков не хватает, сынок. Двух! Но зубы!.. – В темноте неожиданно блеснул то ли оскал, то ли улыбка. – Зубы все свои. Так и помру со своими зубами.

Эка невидаль! – хотел возразить Костя, у меня тоже свои, но промолчал. Он считал себя очень старым, повидавшим и пережившим все и вся на своем веку. Двадцать два – это уже предел жизни. Лермонтов, вон, в двадцать семь умер, а я до сих пор по Зонам бегаю. Если выживу, займусь каким-нибудь серьезным делом, решил он. Женщин побоку. Женщины только мешают. Роман о Кремлевской Зоне напишу. Лучше меня ее никто не узнает. В этот момент он не думал о Лере. В Зоне он словно отдалился от нее, в Зоне надо было действовать, а не предаваться воспоминаниям. Такова была аксиома таких мест.

– Пойдем-ка я тебя накормлю да спать уложу, – твердо произнесла старуха, издавая при этом странный скрип.

Из кухни так соблазнительно пахло едой, что Костя не удержался:

– Вообще-то… я не против, но мне дальше надо…

– Идем, – властно сказала старуха. – Нечего по ночам шляться, так недалеко и до греха.

Они покинули комнату, в которой пахло старостью и одиночеством, и по длинному коридору, заставленному сундуками и вешалками, отправились на кухню. Пару раз Костя, несмотря на свою зеленоватую подсветку, натыкался на велосипеды, при этом те неизменно жалобно звякали. А один из них даже упал на Костю, и он, не зная, что с ним делать, положил его на огромный, обитый железными полосками сундук.

В дальнем конце коридора сочился жалкий свет. Костю сразу одолела тоскливость. Он вспомнил, как они жили в детстве в чащобе, когда отец служил лесником, и как мать ходила по дому со свечой или с керосиновой лампой, излучающей тусклый желтый свет, и огромные мрачные тени сопровождали ее. Давно это было, так давно, что казалось – в другой жизни. Но страх перед темнотой и тенями остался, как отпечаток в подсознании, и всплывал точно в необходимый момент.