Руны судьбы - Дмитрий Скирюк

— Мы, брат, теперича повязаны с тобой, — говорил он, багровея рожей от спиртного и открытого огня. — Держись меня, паря, со мною, брат, не пропадёшь. Я тебе покажу, что такое настоящая жизнь. Со мной, брат, человеком станешь. Я праильно говорю? Праильно, да?

Фриц его почти не слушал. Вскоре его вырвало, после чего он почувствовал облегчение и сразу же заснул.

Утром оба двинулись в дальнейший путь. Шнырь балаболил пуще прежнего, однако Фриц отметил, что его рассказы стали повторяться. К полудню на дороге замаячила корчма. От запаха еды у Фрица закружилась голова, а Шнырь после вчерашнего, вдобавок, мучился похмельем. Иоахим не выдержал первым.

— Пива хоцца, мочи нет, — сказал он, останавливаясь и потирая живот. — У тебя, паря, ненароком денег нету при себе? Хоть сколько-то, хоть пары гульденов. А? Нету?

— Поесть бы лучше, — заявил на это Фридрих, разглядывая грубо намалёванную вывеску трактира, в которой после некоторых трудов всё же можно было признать моток пряденой шерсти. — А денег нет, сам знаешь.

— Эх, ладно. Обойдёмся так.

Фриц понял его слова так, что придётся обойтись без пива, и уже собрался двигаться в дальнейший путь, однако Шнырь свернул с дороги и решительно направился в «Моток». Корчма была не самого высокого пошиба — одноэтажная, с малюсенькими окнами и полуобвалившейся трубой, но выбирать не приходилось. Шнырь неспешно обошёл вокруг, с особым тщанием разглядывая забор, вдруг звонко хлопнул себя по коленкам, захихикал и помахал рукою, чтоб мальчишка подошёл поближе.

— Фриц, посмотри!

На потемневшей от дождей штакетине забора, возле самой калитки чем-то острым было нацарапано чего-то непонятное, какой-то простенький рисунок — два квадратика, чуть-чуть не совпадающие друг с другом. Верхний край у одного из них был вырезан зубцами, как забор. Всё выглядело так:

— Знаешь, что это? — спросил Шнырь.

— Нет.

— Эх ты, простачок городской. Это ж знак такой у нищих и бродяг. Он означает, что хозяин тута трусоват, а может, и вовсе дурак. «Квадрат» за забором. Такой и денег-то даст — просто чтоб от нищего отделаться.

— И что?

— А, ничего, я вижу, ты не понимаешь. Значит так, — Шнырь остановился у входа и повернулся к Фридриху. — Не дёргайся и не дури, лучше смотри, что буду делать, и учись.

В просторном помещении «Мотка» было накурено и душно. Шнырь, залихватски заломивши шляпу на затылок, кренделем проследовал к тому столу, что был поближе к двери, швырнул на лавку свой мешок, уселся сам и постучал костяшками пальцев по столешнице.

— Эй, паренёк! — окликнул он. — Позови-ка мне трактирщика.

Стол был низкий и шатался. Заспанный «паренёк» — слуга лет тридцати со скучным и немного туповатым выражением лица отделился от стойки и не спеша к ним приблизился.

— Их нет, — сообщил он, зевая. — Я могу подать. Чего прикажете?

— Нет, говоришь? Хм... — Шнырь задумался. — А принеси-ка ты нам, друг, бутылочку вина.

— Какого?

— Красненького.

— Вина. — На лице прислужника почти физически отразилась интенсивная работа мысли. — Ага. Стал-быть, вина — и всё? И больше ничего? Закусывать не будете?

— Пока не надо, — барским жестом отказался Шнырь. — Может, потом чего надумаем.

Слуга кивнул, ушёл и вскоре возвратился с кружками и тёмной, пузатой, неопрятного вида бутылкой. Поставил всё на стол и уже собрался уходить, но тут Иоахим жестом удержал его и снова сделал вид, что призадумался.

— А знаешь что, любезный, — наконец сказал он.

— Что-то мне не хоцца вина. Возьми-ка ты его, да принеси взамен нам пива, пару кружечек. Одну побольше и одну поменьше.

Тот равнодушно пожал плечами, бутылку унёс, а через пару минут вернулся с заказанным пивом. Шнырь взял ту кружку, что побольше, подмигнул зачем-то Фридриху и преспокойно начал пить, по виду никуда не торопясь. Фриц никак не мог взять в толк, чего тот добивается, однако кружку свою взял и тоже отхлебнул глоток. Пиво было горьким и холодным, от него сразу заныли зубы; Фриц одолел примерно половину и отставил кружку. Иоахим, убедившись, что мальчишка больше пить не хочет, прикончил и его порцию тоже, встал и преспокойно направился к выходу. Фриц почёл за лучшее последовать за ним.

Трактирный слуга на мгновение оторопел, затем вскочил и у дверей нагнал обоих. В корчме все замерли, предвкушая интересное зрелище.

— Эй, эй, — вскричал слуга, хватая Иоахима за рукав. — А деньги?

Шнырь покосился на него через плечо и с неприкрытым удивлением спросил:

— Какие деньги?

Парень набычился.

— Деньги, господин хороший, — пояснил он и огляделся, как бы призывая в свидетели всех посетителей корчмы. — За пиво, которое вы выпили. Вы и энтот ваш мальчишка.

— Пиво? — вполне натурально удивился Иоахим. — Так я же тебе за него вино отдал!

Парень замер и оторопело заморгал, не в силах что-нибудь на это возразить.

— Ну тогда... тогда платите за вино! — нашёлся наконец он.

— Так вина же я не пил, — доходчиво объяснил ему Шнырь. — За что же мне платить?

И покуда парень из трактира мыслил, где же здесь подвох, Шнырь вышел вон и был таков.

Фриц поспешил последовать его примеру.

В ближайшей деревне они подманили и спёрли гусака, а ночью развели костёр на старой лесопилке и зажарили его на вертеле. Гусь был огромный, откормленный, приятели кусками рвали жирное дымящееся мясо и гоготали, вспоминая глупую физиономию трактирного слуги. Смех распирал обоих, хмель ударил в голову и даже, кажется, луна — и та им подхохатывала с неба.

— Вина-то... — стонал от смеха Фриц, — вина-то, значит, говоришь ему, не пил! А этот-то, этот... О-ох, Шнырь, ну ты и хохмач! Ну, ты даёшь!

— А то! — ухмылялся тот, потрясая гусиной ногой. Руки его были перепачканы жиром едва ли не до локтей; он всё время вытирал о волосы то одну ладонь, то другую. — учись, брат, пока я жив. Со мной не пропадёшь! Передай-ка мне бутылку...

— Смотри, — чуть позже объяснял он, рисуя палочкой на земле. — Вот эта вот решётка, которая как бы с головой, означает, что на этой улице хорошо подают. Такой квадратик с точкой и волной — что здесь поганая вода. А эта штука, — кончик прутика в его руках изобразил нечто, похожее на широко распахнутые челюсти, — означает, что здесь злая собака. Ты запоминай, запоминай, в дороге пригодится.

Фридрих моргал и кивал полусонно — от выпитой водки мальчишку клонило в сон.

Язык картинок, принятый у нищих, оказался весьма разнообразным, но простым. Мелом, гвоздиком, углём, на стенах ли, на столбиках ворот, а то и просто на заборах — всюду они рисовали особые знаки, похожие на совершенно безобидные и ничего не значащие детские каракули. Рисовали, как предупреждения или рекомендации своим собратьям, «лыцарям дорог», как не без гордости назвал их Иоахим. Кошка означала, что в доме добросердечная женщина. Два молотка — что за работу здесь платят деньгами. Нарисованный дом с перечёркнутой дверью хорошо охранялся. Батон извещал странника, что в трактире хорошая еда. Крест ставили на доме религиозного мягкосердечного человека. Петуха — там, где при виде бродяги поднимут тревогу, а шеврон «V» — там, где о тебе позаботятся, если ты болен.