Богами не рождаются - Татьяна Устименко

– Ясно дело, слабак! – согласно поддержал напарника Санчо.– Да он даже честь отдавать не умеет!

– А как это – честь отдать? – простодушно вопросил совершенно не искушенный в подобных вещах Антонио.

– Как, как… – совсем зашелся в хохоте Санчо.– Сходи к веселым девочкам – они тебя научат!

Послушник немедленно покраснел как помидор:

– Греха на вас нет, да простит меня святая Ника! Мы же выдерживаем целибат!

– Цел… чего? – грубо подмигнул Педро.

К счастью, по причине собственной наивности Антонио не смог понять намека. Зато сей двусмысленный разговор не ускользнул от бдительного уха лейтенанта де Ретая, проводившего полуденный обход караулов.

– Это что еще такое? – грозно рявкнул командир герцогских кирасир.– Вас тут для чего поставили? Почему задержали кардинальского посланца?

Кирасиры немедленно вытянулись по стойке «смирно». Глядя на них, Антонио тоже невольно приосанился, стараясь придать своей высокой худощавой фигуре более представительный вид.

– Был дан приказ никого не пропускать к его светлости! – четко отрапортовал Педро.

Де Ретай воззрился на нерасторопного подчиненного:

– Идиот! Просителей не пускать, ибо виконт занят важными государственными делами, а срочные депеши – доставлять немедленно. Пусть проходит!

Антонио нерешительно замялся на пороге, страшась вступить в герцогский дворец, в котором до нынешнего дня ему еще ни разу не довелось бывать.

– Да пошел уже ты внутрь, посол! – напутственно подтолкнула его рука в железной перчатке.– Подвел ты нас, парень, под монастырь!

Антонио птичкой перепорхнул через порог, пропахал носом метров десять по красной ковровой дорожке, поднял всклокоченную голову и замер в немом восхищении. Прямо перед ним переливался всеми цветами радуги огромный витраж, украшающий окно лестничной площадки. Разноцветное стекло изображало саму Рыжую Нику, с задумчивым видом сидевшую на скамеечке в парке. Портрет святой разительно отличался от стандартной, с детства привычной трактовки, практикуемой во всех религиозных картинах. Впервые в жизни юноша видел Нику не в образе уверенной в себе победительницы, несущей людям избавление от неминуемой гибели, а в виде обычной земной девушки. И хоть и была святая все в том же странном мужском облачении, которое ей одной и прощалось только, но лицо ее, свободное от обычной ироничной улыбки, хранило явственную печать тоски и легкой меланхолии.

– Чудо! – трепетно шепнул Антонио, не в силах отвести глаз от чудесной картины.

Лучи палящего солнца, проникающие сквозь витраж, удивительным образом оживляли нежные черты вдохновенного девичьего лица, придавая им пугающую реальность. Еще ярче сияли ее волнистые рыжие волосы, еще прекраснее казались изумрудно-зеленые глаза под тонкими бровями вразлет… Над изображением святой красовались строки одной из молитв, создание которой приписывалось самой Нике:

И, влившись вновь в круговорот,

Смерть оттолкнув движеньем рук,

Мы будем жить из года в год,

Бессмертия замкнувши круг.[5]

Антонио громко прочел хорошо знакомое четверостишие.

– Молодец, служка, старательно читаешь! – прозвучал насмешливый голос у него за плечом.

Послушник испуганно ощутил, как в его сутулую спину, точно между лопаток, уперлось что-то острое и тонкое.

– Это случайно не рапира? – жалобно хныкнул Антонио.

– Она самая! – любезно констатировал незнакомец.– А ну-ка, благочестивый отрок, сбацай мне всю молитву целиком!

И такая непререкаемая властность присутствовала в этом холодном голосе, что Антонио не посмел ослушаться. Он прикрыл веки, вспоминая давным-давно вызубренный наизусть священный текст, и начал старательно декламировать нараспев, наслаждаясь проникновенными мыслями, содержащимися в молитве:

Я вижу ясно – сквозь века,

А может, и вразрез веков,

Течет бессмертия река

Под крик «Агой!» и стук подков.

Верблюдов длинный караван

И резвых лошадей табун

Идет-бредет через бархан

Или змеится среди дюн.

Я слышу четко, как ветра

Дробят на годы жизни ход,

Играют пологом шатра,

Потоки переходят вброд.

И песней о любви звучит

Напев ветров со всех сторон.

Душа в ответ не промолчит,

Рождая крик, и плач, и стон.

Я чую сердцем – ритм судьбы

Вибрирует внутри меня,

Звук заглушив пустой мольбы,

Сменяя ночь на отблеск дня.

Я понимаю: мы – песок

Струящийся, года храня,

Но нас скрепляет жизни сок

В едином ритме бытия.

Нас смелют смерти жернова,

И веки смежим мы в раю,

Но прорастет из нас трава

В сухой степи в родном краю.

И, влившись вновь в круговорот,

Смерть оттолкнув движеньем рук,

Мы будем жить из года в год,

Бессмертия замкнувши круг.

– Замечательно! – снисходительно похвалил властный голос.– Хоть чему-то полезному тебя смогли в монастыре научить!

– Молитвы Ники – всегда полезны! – убежденно ответил Антонио.– В них скрыт высший, потаенный смысл, не доступный разуму простых людей.

– Это какой еще смысл? – ехидно полюбопытствовал насмешник.

– Ника вернется, спасет всех нас и подарит бессмертие! – заученно выпалил послушник.

– Чего?

Острие рапиры, больно упирающееся в спину Антонио, исчезло. Незнакомец обошел вокруг послушника и, протянув руку, покровительственно поднял его голову за подбородок, испытующе вглядываясь в серые глаза юноши. Антонио испуганно мигнул, ибо незнакомец оказался не кем иным, как его светлостью виконтом Алехандро.

Конечно, все в городе хорошо знали наследника престола, но счастье видеть его так близко выпадало немногим. В присутствии виконта Антонио, и сам не жалующийся на недостаток роста, сразу ощутил себя маленьким и слабым насекомым, ничего особенного собой не представляющим. Алехандро внушал восхищение, а простолюдинам и экзальтированным дворянским дочкам на выданье – даже благоговение… Очень высокий, широкоплечий, смуглый, длинные черные волосы красивой волной падают на воротник простой льняной рубашки. Внимательные карие глаза необычного шоколадного оттенка, с неподдельным любопытством наблюдающие за кардинальским посланцем, решительный очерк губ под тонкими усиками и неожиданно мягкая, пикантная ямочка на уверенно выступающем вперед подбородке.

– Балбес! – печально констатировал Алехандро, морщась от телячье-осоловелого взгляда монастырского послушника.– Фанатики несчастные! Какое спасет, какое бессмертие? Стихи красивы сами по себе и ценны как литературное наследие, художественное достояние нашего народа. Ясно?