Абсолютное соло - Роман Сенчин

Дело в том, что плита ломалась не первый раз. С полгода уже преследует эта перманентная неприятность. И не просто… как их? – ну, в народе их «блинами» называют, – перегорали, а что-то в самой проводке или в реле.

После жэковского мастера плита проработала недели две и снова отключилась. Елена, встретив на лестничной площадке соседа-электрика, попросила его посмотреть. (Самого Гаврилова тогда дома не было, и он, узнав, естественно, отругал жену, разъяснил, какой опасности она подвергла себя и детей, впустив домой малознакомого, да к тому же такого – из низового слоя, явного алкоголика.) Так или иначе, сосед плиту починил и вот месяцев пять не знали хлопот…

Понимая, что Елена, как большинство уверенных в своей правоте – не глобальной правоте, а мелкой, сиюминутной и потому на первый взгляд первостепенной, – не отступит, а спор может привести лишь к скандалу, Гаврилов направился в прихожую, для вида сопротивляясь:

– Ничего это не даст… Снова на месяц-другой… Какой он работничек… Вчера вечером, через стену слышал, у них опять пьянка-гулянка была. Песни горланили, ржали, не давали сосредоточиться… Вообще, пора новую плиту покупать…

Беспристрастно осмотрел себя в зеркале. Вид приличный, бородка со времени утренней подбривки еще сохранила цивилизованный вид, волосы гладко уложены, одет тоже на зависть любому – новенький блестящий тренировочный костюм «Reebok», на ногах шлепанцы с белым мазочком – знаком фирмы «Nike».

– Ты, пожалуйста, сама поговори, – полувелел, полупопросил жену, – а я рядом… Ты же знаешь, не могу я общаться с такими…

Еще бы, Елена лучше всех в мире знала его позицию и откровенно была рада хотя бы тому, что Станислав Олегович решился сопроводить ее до соседской двери…

Открыла, видимо, супруга электрика. В застегнутом на одну пуговицу вылинявшем халате (рыхлая, желтая грудь, заплывшие жиром ноги на всеобщее обозрение), волосы, седоватые и сухие, растрепаны; и дверь распахнула широко, морщинистое лицо искажено улыбкой. Но увидела соседей, ойкнула и толкнула дверь на них. Исчезла, как привидение.

Станислав Олегович, подавив приступ тошноты, тем более острый, что из квартиры несло чем-то протухшим, с трудом заставил себя не убежать домой. Укоризненно взглянул на Елену, она в ответ, виновато и умоляюще, на него…

Дверь распахнулась вновь. Супруга электрика была уже более-менее в человеческом виде – по крайней мере халат застегнула.

– Извиняюсь, что я так… Здравствуйте! – затараторила. – А я думала, это мой. Уж так, по-семейному… Еще раз пардону!

– Мы, собственно, гм, – перебил Гаврилов, – к вашему мужу. Так его нет?

– Должен вот с минуты быть на минуту. Он вообще-то аккуратно приходит.

– Тогда простите за беспокойство. – И Станислав Олегович развернулся к приоткрытой двери своей уютной квартиры.

– А что случилось-то? – вдогон голос супруги электрика. – Может, передать чего?

– Да нет, спасибо, – бросил Гаврилов через плечо.

И тут жалобно встряла Елена:

– У нас, понимаете, плита опять отказала. Ваш муж ее как-то ремонтировал, может, как придет – посмотрит. А? Мы рассчитаемся…

«И речь до чего изменилась! – поморщился Станислав Олегович. – Да, приучены мы под этих мимикрировать. И не отличишь».

– А, ну это! – перекрыл его мысли почти вскрик соседки, беззастенчиво жадный (калым почуяла!). – Я уж думала… Ясно, скажу. Чего же…

– Спасибо! – заунижалась дальше Елена. – Так мы ждем?

– Аха, я сразу пошлю, как явится.

– Спасибо вам, спасибо огромное!..

У порога Гаврилов пропустил жену вперед, вошел сам, захлопнул обитую дерматином с обеих сторон, тяжелую дверь. Елена, чувствуя, что муж на взводе, юркнула к детям.

Он постоял в прихожей, отдышался, огляделся. Вроде все как обычно. Порядок, чистота, в воздухе легкий аромат освежителя. Доносятся радостные голоса играющих сына и дочери. Но спокойствия нет, пальцы подрагивают, в горле застрял горький шершавый комок… Чтобы успокоиться, Гаврилов еле слышно прошептал свои любимые стихотворные строчки нелюбимого, в целом, поэта:

Вот придет водопроводчик И испортит унитаз, Газовщик испортит газ, Электричество – электрик.

И действительно, он почувствовал себя лучше, когда представил этих мультипликационных водопроводчика, газовщика, электрика. Взял и в своем воображении перелопал их, как мыльные пузырьки… Нет и нет, и хорошо.

Выпил на кухне холодной кипячёной воды… Писать расхотелось, рабочее настроение было все-таки серьезно испорчено… Он включил все три «блина» на плите, но лампочки-индикаторы не загорелись. Пошевелил осторожно громоздкую розетку – лампочки так же безжизненны… Подождал, потрогал «блины». Холодные, никакой надежды. Выключил.

Казалось, барабанные перепонки лопнули, болезненно хрустнув, от звонка в дверь. И Гаврилов не слышал, как прошагал по паркету в прихожую, как отщелкнул «собачку» замка, как скрипнули дверные шарниры.

На пороге стоял электрик и держал отвертку, как нож.

2002 год

1

По образованию математик, он появлялся на пороге поистине с математической точностью – в одиннадцать часов утра каждую вторую и четвертую субботу месяца. И в эти дни Борис Антонович не спешил на звонок в дверь: знал – все равно придется звать жену, а открывать этому непонятному, странному человеку, родному отцу его Алинки, впускать в квартиру, находиться с ним один на один хоть самое короткое время, было, конечно же, неприятно.

Когда в прихожей раздавались приветственные фразы, Борис Антонович через силу поднимался с кресла и шел здороваться.

– Добрый день, Сергей, – искусственно-гостеприимно произносил он и протягивал руку.

– Добрый, добрый, – как-то машинально, будто в этот момент был занят решением сложной теоремы, кивал гость и так же машинально, небрежно, некрепко отвечал на рукопожатие.

Сергей никогда не бывал таким же, как две недели назад, и порой Борис Антонович замирал в недоумении – тот ли человек в прихожей? И требовались усилия, чтоб убедиться: да, он самый, Сергей Стрельников, Алинкин отец, и поэтому имеющий право приходить сюда.

С прошлого визита он мог измениться неузнаваемо. То являлся в облике настоящего денди – светлый, блестящий костюм, идеальные стрелки на брюках, лакированные остроносые туфли и лицо свежо, надменно, верхние веки томно приопущены, на лоб падает густая прядь душистых волос. А спустя четырнадцать дней у вешалки топтался сгорбленный алкаш с Московского вокзала в затасканном, истертом пальтишке, мятых штанах, в расползающихся ботинках; волосы торчали в разные стороны перьями, а взгляд был тусклый, как у старой, издыхающей собаки. И Борис Антонович невольно становился заботлив, почти ласков, чувствуя, что этому человеку уже недолго, совсем недолго осталось… Но в следующий раз Сергей превращался в жизнерадостного бородатого хиппаря в пестрой рубашке, с расшитым бисером ремешком, обнимающим волосы, а затем мог предстать ковбоем из вестерна, или буддистским монахом, или облаченным в черную кожу дипёрплом…