Состояния отрицания: сосуществование с зверствами и страданиями - Стэнли Коэн

человеческим феноменом, во многом непонятным и часто необъяснимым, продуктом исключительной сложности нашей эмоциональной, языковой, моральной и интеллектуальной жизни. Эту способность хорошо оценил замечательный персонаж Сола Беллоу, мистер Сэммлер. Сэммлер оказывается в одной из тех ситуаций, которая превращает всех нас в психологов-теоретиков, экспертов в области знания и незнания, обмана и самообмана. Его племянник Элия Грюнер – всего на несколько лет младше и сам врач по профессии – лежит в больнице после операции по поводу тромба. Сэммлер размышляет: «Элия мог умереть от кровотечения. Знал ли он об этом? Конечно, он знал. Он врач, так что он должен был знать. Но он человек, поэтому многое мог решить сам. И знание, и незнание – одно из самых частых человеческих состояний»[100].

  Действительно типичная для человека ситуация. Но не всегда она во благо. Мистер Сэммлер раньше иных людей должен был усвоить, что состояние «и знания, и незнания» служит не только тем, кто страдает. Это состояние используется также теми, кто преднамеренно причиняет ужасные страдания и своим собратьям, и тем, кто узнает об этом.

3

ОТРИЦАНИЕ В ДЕЙСТВИИ

Механизмы и риторические приемы

В первых двух главах я продемонстрировал многогранность концепции отрицания и сделал обзор некоторых направлений исследования его психологии. Теперь я перехожу к статусу концепции и различным вариантам ее использования. В этой связующей главе, прежде чем погрузиться в мир массовых страданий и публичных злодеяний, я рассмотрю отрицание страданий в повседневной жизни.

Нормализация

Наиболее известное использование термина «отрицание» относится к поддержанию социальных миров, в которых нежелательная ситуация (событие, условие, явление) не распознается, игнорируется или выдается за нормальную. Повышение уровня сознания, политизация, экономические изменения, наличие профессиональных интересов, групп давления или требования жертвы превращают этот «объект» в категорию отклонения, преступления, греха, социальной проблемы или патологии. Миры личных страданий после этого входят в публичные дискурсы. Такой процесс соответствует известной гипотезе Райта Миллса о превращении личных проблем в общественные. Обратимся к случаям домашнего насилия над женщинами.

Промежутки между актами физического насилия и «соответствующей реакцией» являются формами микроотрицания: «Этого не было» (жертва, друзья, соседи); «Трезвый он совершенно нормальный» (жертва); «Настоящим насилием это не назовешь» (обидчик); «Ей это очень нравится» (правонарушитель, некоторые наблюдатели и терапевты). Варианты этой нормализации будут нашими постоянными темами: приспособление, банализация, терпимость, миролюбие, сговор и сокрытие.

Макроотрицание происходит на уровне общества. Насилие в семье прошло знакомую последовательность от отрицания до признания. На этапе отрицания феномен был скрыт от сторонних глаз; нормализован, изолирован и скрыт. Стена публичного умолчания была построена из обозначения женщин как собственности, осуществления господства как мужского права, защиты семьи как личного пространства и т. д. Фаза признания началась с публичных откровений жертв, реакции феминистских движений и официальных лиц. Со временем возник отдельный дискурс – поддерживающий, расширяющий права и возможности политические – и набор институтов: юридические санкции, полномочия на вмешательство социальных и правоохранительных органов, приюты для женщин, подвергшихся побоям, агентства самопомощи и т.д.

Как и в случае с массовыми страданиями, эти нарративы подводят нас к границе между историческим (макро-) и личным (микро-) отрицанием. По мере того, как проблема становится политически обозначенной, отдельной жертве становится легче преодолеть остаточное отрицание, самообвинение, стигматизацию или пассивность, и добиться соответствующего вмешательства. Соответственно, обидчику становится все труднее формулировать отрицания («Она сама хотела этого»), которые имеют большие шансы быть принятыми. Существуют современные общества, в которых это общественное осознание факта насилия почти не имеет места или неравномерно распределено по социальным классам. Здесь мы находим не буквальное отрицание, а культурные интерпретации и нейтрализации, поощряющие притупленное, пассивное принятие насилия: таковы мужчины, такова судьба женщин, ничего никому не говорить, это должно оставаться в семье.

«Притупленное, пассивное принятие» – лишь одна из форм возможных реакций. Такие термины, как «терпимость», «нормализация» и «аккомодация», обозначают другие варианты отрицания. К ним часто обращаются, чтобы ответить на стереотипный (и глупый) вопрос о том, почему женщины остаются в отношениях, оскорбляющих и унижающих их достоинство, а не уходят или не желают вмешательства извне. Одно из исследований традиционного палестинского общества показывает, что очевидная «терпимость» женщин к жестокому обращению – отсутствие публичных заявлений или стремления к постороннему вмешательству – не означает «принятие»[101]. Женщины не игнорируют насилие и не оправдывают его; они также не находятся в каком-то психическом состоянии отрицания жертвы. Они попали в ловушку культуры общества, где терпимость является формой социального контроля, препятствующей или даже запрещающей любое признание проблемы. (Цитируют пословицу: «Лучше скрытое поражение, чем публичное позорище».) Мало того, что жену обвиняют в насилии, совершенном мужем, но и ее терпимость является миражом, скрывающим тот факт, что пассивность («Почему она не жалуется?» «Почему она не уходит?») возникает не из-за свободного выбора, а из-за отсутствия выбора.

Защитные механизмы и когнитивные ошибки

Отрицание и нормализация отражают личные и культурные состояния, в которых страдание не признается. Модели «мотивированного защитного механизма» и «когнитивной ошибки» призваны объяснить, почему вообще происходит наблюдаемое отрицание. Я беру свои иллюстрации из области болезней: серьезных физических заболеваний, ВИЧ/СПИДа и депрессии.

Отрицание – это предсказуемая реакция на информацию о «стрессовых, серьезных или катастрофических жизненных обстоятельствах», входящая в расширяющийся синдром посттравматического стрессового расстройства (ПТСР). К последним относятся тяжелые заболевания, преступления, несчастные случаи, психические травмы, пытки, войны, стихийные бедствия, внезапная смерть близкого человека и т. д. Вы можете отрицать саму информацию, угрозу, исходящую от нее, личную актуальность и безотлагательность, вашу эмоциональную уязвимость и моральную ответственность[102]. Стандартная последовательность ответных реакций – протест, отрицание, навязчивость, проработка и завершение[103].

Аналогичная последовательность этапов применима к процессу умирания и самой смерти: вы подвергаете себя риску и возможно приближаете смерть, вы реагируете на смертельную болезнь и смерть близких. Когда неизлечимо больные отрицают свою неминуемую смерть, неужели они не знают правды? Скрываем ли мы правду от самих себя, если утверждаем, что не осознаем серьезности состояния больного? Есть много вариантов: бессознательные спирали самообмана между пациентом и окружающими; неявное соучастие в том, чтобы открыто не признавать правду; рассчитанный обман, организованный (обычно из лучших побуждений) различными манипуляциями пациента, врача или семьи, затем, на более поздней стадии, горе от тяжелой утраты, отказ поверить в то, что произошло, нескончаемый траур и сохранение нетронутой комнаты любимого человека.

Существует богатый запас народных обычаев, личного и семейного опыта в части того, как люди сначала реагируют на диагноз «смертельное или серьезное заболевание», а