Операция "Фарш" - Бен Макинтайр
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он, кроме того, вступил в не столь публичный и еще более эксклюзивный клуб, став агентом советской военной разведки.
Отчасти в пику своим аристократам-родителям Айвор Монтегю с юных лет проявлял очень сильный «энтузиазм в отношении всего советского» и склонность к политическому радикализму. В 1927 году к двадцатитрехлетнему Айвору обратился Боб Стюарт, один из основателей Коммунистической партии Великобритании и вербовщик советских агентов в Соединенном Королевстве. Стюарт сказал Монтегю: «Мы получили предложение от Коммунистического интернационала немедленно послать вас в Москву. Как скоро вы сможете выехать?» В Москве Айвора всячески ублажали и обхаживали: он играл в настольный теннис в здании Коминтерна с «лучшими игроками Москвы», ходил в Большой театр, смотрел революционный парад с почетной трибуны на Красной площади. Кто-то в высшем руководстве Советского государства обратил на Айвора Монтегю пристальное внимание.
После возвращения Айвора в Европу его кинематографическая карьера развивалась так же удачно, как и его деятельность в области настольного тенниса; он продолжал изучать мелких грызунов и пропагандировать советское кино. Его увлеченность коммунистическими идеями все возрастала. В 1929 году он начал переписываться со Львом Троцким, революционером и бывшим большевиком, к тому времени исключенным из компартии и проживавшим в изгнании на турецком острове Принкипо.
«Дорогой товарищ Троцкий! — писал ему Айвор 1 июля. — Позвольте мне предложить свою бескорыстную помощь… Я буду рад принести пользу любым возможным способом».
Троцкий ответил в дружеском тоне, и между ними завязалась совершенно невероятная, казалось бы, переписка. Айвор вознамерился посетить изгнанного советского революционера лично. Он обставил свою поездку на Принкипо как невинное путешествие молодого идеалиста, изучающего различные течения в российском коммунизме. Но представляется более вероятным, что его послала к Троцкому Москва, чтобы он вошел к нему в доверие и сообщал о его деятельности. В Стамбул Айвор приехал в проливной дождь («как Эдинбург в худшем его варианте») и нанял лодку, чтобы добраться до острова. «Виллу охраняли двое турецких полицейских. Меня встретила госпожа Троцкая, невысокая женщина, удрученная на вид. Затем появился Троцкий, и мы стали разговаривать».
Они проговорили до глубокой ночи о невзгодах, испытанных Троцким, о его сторонниках, высланных в Сибирь, о его желании установить контакт с Христианом Раковским, болгарским большевиком, который впоследствии погиб от рук сталинских палачей. В конце разговора Айвору был дан заряженный пистолет, «чтобы я положил его под подушку в порядке предосторожности против убийц» (позднее — в 1940 году — Троцкий был убит в Мексике). Айвор не мог уснуть: «Я не знал, какие меры предосторожности мне принять против револьвера, и был в ужасе».
Утром Троцкий и Айвор отправились на лодке ловить рыбу в Мраморном море. Турецкие охранники гребли. Беседа о политике продолжалась. Погода была отвратительная. Они ничего не поймали. «Таким, — писал Айвор, — я запомню его навсегда: наше утлое суденышко опасно взлетело на гребень волны и вот-вот с размаху ударится об ужасающую скалу, Троцкий, напоминая орла, восседает на корме и с громогласной повелительностью, какой хватило бы, чтобы командовать армией, кричит по-турецки отчаянно гребущим полицейским что-то вроде: „И-и раз!.. И-и раз!“»
Встреча с Троцким стала для Айвора поворотным пунктом. Монтегю высоко оценил эту «завораживающую, властную личность», но его «оттолкнуло самолюбование» Троцкого, обнаженные амбиции революционера, оказавшегося не у дел: «Я понял теперь, почему его нельзя было оставлять в партии: его самомнение подмяло под себя его мысль». Айвору не исполнилось еще и тридцати, но он уже был дисциплинированным партийцем и убежденным сталинистом. Троцкий понимал, что Айвор — добровольное орудие советского режима. В 1932 году он писал: «Айвор Монтегю испытывает (или испытывал) ко мне некую личную симпатию, но сейчас его даже в таких мелочах парализует его верность партии».
Эта верность стала теперь абсолютной и непоколебимой: он выступал с речами, писал брошюры и снимал фильмы в коммунистическом духе. Но более скрытые — и опасные — проявления его партийной дисциплинированности оставались тайной всю его жизнь.
МИ-5 заинтересовалась достопочтенным Айвором Монтегю еще в 1926 году, когда было перехвачено письмо, написанное им члену советской торговой делегации в Великобритании, с просьбой выхлопотать разрешение посетить Москву. «Ищейки» немедленно начали перлюстрировать почту Айвора и следить за его перемещениями; было доложено, что «Монтегю с некоторых пор известен как человек, связанный с высшими кругами коммунистической партии». Его поведение было откровенно подозрительным: он посещал радикальные собрания, играл в настольный теннис, переводил французские пьесы, общался с киноактерами и режиссерами левых взглядов, носил длинное монгольское кожаное пальто и распространял советские фильмы. В МИ-5 его переписку с Троцким копировали и подшивали к его растущему досье. В отчете особого отдела полиции, датированном 1931 годом, чувствуется антисемитский душок: «У Монтегю темные курчавые волосы, внешность типично еврейская. Глаза темно-карие, лицо бледное. Он обычно довольно грязен и неряшлив».
Айвор Монтегю, кинопродюсер, коммунист, энтузиаст настольного тенниса и советский шпион, со своей женой Хелл.
Когда началась война, Айвор Монтегю практически порвал все связи с родственниками, за исключением Юэна. В то время как старший брат продолжал пользоваться услугами семейного дворецкого на Кенсингтон-Корт, Айвор жил в неопрятной квартире в рабочем районе (в Брикстоне) в обществе дворняги Бетси из собачьего приюта Баттерси, жены Хелл, дочери Роуны и тещи, любительницы сыра с соленьями, страдавшей из-за этого пристрастия хроническим расстройством пищеварения. «Зачем жить, если нельзя поесть сыра с соленьями?» — спрашивала она. Будучи одним из основателей Лиги любителей сыра, Айвор считал, что в этих словах есть доля истины. Братья Монтегю были совершенно не похожи друг на друга, их политические взгляды были диаметрально противоположны, и тем не менее они всю войну продолжали видеться.
Юэн Монтегю регулярно посылал Айрис отчеты о делах Айвора, насмешливые, но теплые. «Вчера вечером после концерта в Альберт-Холле приходил ужинать Айвор, — писал он ей в июне 1942 года. — Он просто необъятен — почти весь состоит из живота… Хелл здорова, „копает землю ради победы“, но пока еще не докопалась». На политическую деятельность Айвора он смотрел как на безвредное помешательство. «На Айвора очень плохо подействовала эта война, — писал он жене в 1940 году. — Он вовсю работает на русское правительство, ведет русскую пропаганду, пишет в газеты антивоенные или коммунистические письма».
В МИ-5 прекрасно знали, что один из ключевых сотрудников британской разведки — человек, который, по его собственным словам, «был уже на ранних стадиях осведомлен практически обо всех военных тайнах, включая атомную бомбу», — регулярно встречается с собственным братом, известным сторонником Советского Союза, ведущим переписку с русскими революционерами и выступающим против участия Великобритании в войне. В 1939 году в МИ-5 начали отзываться о «достопочтенном Айворе» как о «чрезвычайно неприятном коммунисте». Айвор представлял серьезную угрозу безопасности страны. Юэн знал, что в МИ-5 имеется досье на Айвора, но ему было невдомек, что в 1943 году оно уже состояло из трех томов и насчитывало сотни страниц.