Наследница Магдалины - Элизабет Чедвик (Англия)

— Где я? — спросил он едва слышным шепотом. — Где мой сын?

Монахиня наклонилась поближе. На темно-синей рясе блестела серебряная цепь. На ней висел небольшой медальон в виде летящей голубки.

— Вы находитесь в обители Магдалины, что близ Нарбонны, — ответила Бланш. — Ваш сын и верные вам рыцари тоже здесь. Если б на то не было необходимости, он бы ни за что не покинул вас. Просто он уже засыпал от усталости, и потому я решила посидеть вместо него.

Беренже изо всех сил пытался сфокусировать свой взгляд на фигуре монахини, но ничего не получалось. Веки закрывались сами собой, а давящее чувство в груди стало просто невыносимым.

— Пейте, — сказала Бланш, поднося к его губам чашу. — Вам сразу же станет легче. — Ему удалось сделать два или три маленьких глотка. Питье было столь горьким, что будь у Беренже силы, его наверняка бы стошнило.

— Как долго я уже нахожусь здесь? — спросил рыцарь, бессильно уронив голову на подушку.

— Мы прибыли сюда в полдень после двух дней пути.

Беренже сморщил лоб, пытаясь хоть что-то вспомнить, но опять-таки безуспешно. Он помнил лишь ослепивший его яркий свет, затем такую же по силе боль, судорожное дыхание и нарастающую тьму.

— Остановили нас только раз, — продолжала Бланш. — Да и то, к счастью для нас, то были солдаты из Тулузы и они позволили нам беспрепятственно проехать дальше. А потом на дороге нам встречались одни лишь беженцы.

Беренже слушал ее молча. Можно ли хоть где-нибудь сейчас укрыться от Монфора и Сито? В покрытых пещерами горных склонах Арьежа и Севенн? В Каталонии? Само собой, только не тулузцам и монваланцам. Вероятно, Юг умирал сейчас точно так же, как и он сам. Культура, яркие краски, плоды просвещения — все это было убито морозным ветром с Севера. Беренже беспокойно заворочался. Конечно же, питье притупило боль, но он был не настолько глуп, чтобы поверить в то, что и впрямь выздоравливает. Каждый вздох давался с трудом, а в глазах по-прежнему было черно.

— Мой сын, — прошептал он. — Пожалуйста, приведите его.

Монахиня поставила чашу на грубо сколоченный буфет. В ее взгляде мелькнуло волнение. Молча кивнув в знак согласия, она поспешила прочь. Беренже, закрыв глаза, стал из последних сил цепляться за жизнь.

— Папа? — испуганный юный голос вернул рыцарю сознание. С трудом приоткрыв глаза, он посмотрел на сына. Мальчик показался ему забрызганным кровью. Нет, нет, не мальчик. Мужчина. Впрочем, это, наверное, игра бликов пламени. Он попытался набраться воздуха, чтобы успеть сказать самое главное.

— Ты должен немедленно вернуться в Монвалан… Возглавить оборону замка… Твоя мать… Клер. Постарайся спасти их, если дело дойдет до самого страшного.

Видя, с каким трудом отцу даются слова, Рауль ощутил ужас, сострадание и одновременно приступ бешеной ярости.

— Мы выезжаем на рассвете, — сказал он.

— Не стану тебя задерживать. — Рот Беренже искривился в болезненной улыбке. — Если мне суждено пережить рассвет, ты должен бросить меня здесь.

— Но, папа!

— Поэтому попрощаемся сейчас. — Беренже попытался оторвать голову от подушки, но последние силы уже покидали его. — Скажи… скажи маме… чтобы она помнила те лучшие годы, что мы провели вместе… и пусть не вспоминает о плохом.

Рауль разрыдался и не столько от понимания того, что отец его умирает, а потому, что все, в чем он был прежде уверен, теперь уничтожила война. Не в силах более сдерживаться, он обнял отца.

— Всю свою жизнь, — шептал Беренже, — я старался быть добрым христианином. Но вот, думаю, что сейчас, перед лицом смерти, мне бы хотелось принять консоламентум.

Рауль был потрясен. Консоламентум являлся катарским вариантом последнего причастия. Этот обряд очищал Душу и готовил верующего к жизни вечной, а потому к нему прибегали лишь в случае близкой смерти или крайне опасной болезни. Однако принять последнее причастие для католика означало прямую дорогу в Ад.

— Папа, ты что, серьезно?

Беренже слабо улыбнулся:

— Я видел… Свет. — Свет и впрямь был столь ослепителен, что умирающий рыцарь уже почти ничего не различал. — Эта монахиня… приведи ее.

Озадаченный Рауль отошел от смертного одра. В течение своей жизни Беренже проявлял к катарской вере лишь праздное любопытство. Быть может, потому, что сейчас он никак не мог исповедаться у католического священника, он искал утешение в обряде иной веры. А может, он решил в последний раз проявить непокорность.

Сестра Бланш ждала за дверями, читая вслух затертый список Нового Завета.

— Все кончено? — спросила она.

— Нет, — покачал головою Рауль. — Он решил принять консоламентум.

Монахиня не удивилась. Закрыв писание, она тихо промолвила:

— Я видела такое уже много раз. Близость смерти открывает наши духовные глаза.

Рауль позавидовал ее уверенности. Душа его была неспокойна, и он не знал, что же ему теперь делать. Монахиня бесшумно прошла в комнату, где лежал отец. Потерев руками слипающиеся глаза, Рауль рухнул на стоявший в сенях стул и тупо воззрился на входную дверь. Она была затянута домотканой занавеской, предохраняющей это простое крестьянское жилище от сквозняков. На вбитом в стену гвозде висел шерстяной плащ, в углу беспорядочной кучей громоздились ивовые корзины. Эти предметы быта простых землепашцев говорили о простой жизни, ставшей теперь для него сказкой из давно прочитанной книги. Сегодняшней реальностью стало его ноющее немытое тело, запекшаяся кровь на доспехах, исполненный ужаса крик ребенка, когда они неслись на разбитой телеге по залитой звездным светом дороге к Нарбонне. Отец его умирал.

Он слышал бормотание сестры Бланш, но голос отца был уже так слаб, что расслышать его из-за закрытой двери было невозможно. Рауль ощутил духоту затхлого непроветриваемого помещения липким от пота телом.

Но вдруг случилось чудо. Занавеска входной двери дрогнула, и дверь распахнулась настежь. Рауль глазам своим не поверил. От внезапно охватившего его ужаса кровь застыла в жилах. Но когда он заметил, что дрогнувшая занавеска и распахнувшаяся дверь как бы проецируются на закрытую на засов дверь и неподвижное домотканое полотнище, ему и вовсе стало не по себе.

— О господи, — только и успел прохрипеть он, когда все вокруг озарилось невероятным дивным светом. Ему захотелось вскочить со стула и бежать куда глаза глядят, но это фантастическое сияние просто его парализовало. Легкий холодный ветерок коснулся лица, взъерошив волосы Рауля… И вдруг она оказалась рядом с ним в ореоле света, женщина его снов, черные как смоль волосы трепетали на ветру, бриллиантовые глаза пристально смотрели в глаза молодого рыцаря. Рауль инстинктивно вжался в спинку стула. На ней была белая рубаха, а на шее красный шнурок с круглым медальоном. Она тряхнула копной великолепных волос, и Раулю показалось, будто он различает в отдельности каждый волосок. Не будь он так перепуган, то наверняка, протянув руку, непременно бы их коснулся. Казалось, она смотрит ему прямо в Душу. Это было как ледяное пламя. Рауль закричал, но с его губ не сорвалось ни единого звука.