Зимняя бухта - Матс Валь

Я ударил его ножом в шею, а потом между лопаток. Лезвие сломалось, Навозник кулем повалился передо мной на коврик из кокосового волокна.

— Вот, пей. — Мама протянула мне стакан воды. Я выпил и лег на кровать, весь в холодном поту.

Мама обошла кровать и села со своей стороны. Я едва видел ее в темноте.

— Йон-Йон, что происходит? Пистолеты, ножи — что с тобой?

— Я думал, это Навозник.

— О господи. Ты что, задумал убить мужчину, с которым я прожила восемь лет и который был тебе как отец?

— А почему нет?

— Боже мой, Йон-Йон, ты сам-то себя послушай. Что ты сейчас сказал! Господи! О господи! Положи нож.

Я посмотрел на нож. Как сильно я сжал рукоятку — странно, что не треснула. Я положил нож на ночной столик.

— Чушь какая-то. Абсолютная чушь!

Мама закурила. В темноте я не видел ее лица, но чувствовал запах дыма. Я натянул на себя одеяло и укрылся с головой. Сердце наяривало так, будто хотело проломить грудную клетку.

— Совершенная чушь! — снова сказала мать. — Совершенная!

Меня знобило, я весь трясся и не мог лежать спокойно. Зубы стучали.

— Ты что, дурак? В этом все дело? Что ты дурак?

— Не знаю, — клацая зубами, выдавил я. — Голова болит. У нас есть альведон[14]?

Мама пошла в ванную. Я услышал, как она уронила коробочку в раковину. В комнате все еще пахло сигаретным дымом. Я зажег ночник и увидел пулю в стене. Ковырнул. Сплющенная свинцовая пулька выпала мне в ладонь.

А потом я, наверное, заснул, потому что увидел, что сижу за письменным столом серого полированного металла. По другую сторону стола сидит тот человек, мой отец, Билл Бафорд. Но я едва его вижу, потому что мне в глаза бьет яркий свет настольной лампы.

— Где Элисабет? — Я оглядываюсь через плечо, но там лишь стена и громадный шкаф с документами.

— Здесь мы задаем вопросы, — отвечает кто-то, кого я не вижу из-за лампы.

— Где Элисабет? — повторяю я.

— Умником себя возомнил? — смеется невидимый. — Думаешь, ты собой что-то представляешь? Мушиное дерьмо, парень, вот ты кто в нашей конторе. Я достаточно ясно выразился? Где паспорт взял?

Он машет перед лампой моим паспортом, раскрывает его, показывает мне цветную фотографию, которую я сделал в автомате в центре Халлунды.

— В Стокгольме.

— Тц-тц-тц, — цокает невидимый.

— Зачем ты столкнул Ньюфорда? — Папа смотрит на меня, утвердив подбородок на большой ладони.

— Я никого не сталкивал.

— Тц-тц-тц, — повторяет невидимый. — Он никого не сталкивал.

Папа подносит никелированную зажигалку к не-докуренной сигаре, потом ставит ее перед собой на стол.

— Как мама? — спрашивает он. — Все такая же красавица?

— Да, — отвечаю я.

— Тц-тц-тц, — вмешивается невидимый. — Расскажи лучше про Ньюфорда.

— Да, — соглашается папа. — Начни сначала.

— С самого начала! — Невидимый взмахивает паспортом у меня перед носом. — И если можно, без вранья.

Папа затягивается, вспыхивает огонек, я откашливаюсь и начинаю:

— Телевизионщики снимают сериал про парня, который приехал в Нью-Йорк, чтобы найти своего отца. Они искали подходящего шестнадцатилетнего в театральных школах, а я хожу в театральную школу. И решили, что я гожусь. Я приехал сюда вчера. Съемки начнутся завтра. Сегодня свободный день, и я гулял по Центральному парку. Шел в планетарий, потому что мама говорила, что папа там работает. Ну то есть работал до того, как почти двадцать лет назад приехал в Стокгольм.

— И какая у него была должность двадцать лет назад? — интересуется невидимый.

— Охранник.

— Тц-тц-тц, — цокает языком невидимый. — И мы должны поверить, что ты явился в планетарий искать отца, который работал здесь двадцать лет назад?

Папа ворочается на стуле. Стул скрипит. Папа убирает лампу, чтобы она не слепила меня.

— Не это странно, Клод, — замечает он невидимому. — Странно, что я здесь.

— Помолчи, Бафорд, — отзывается невидимый Клод. — Тебе позволено слушать, но не говорить. О’кей?

— О’кей, — соглашается папа.

— О’кей? — повторяет Клод. — Нельзя расследовать преступление, совершенное собственным сыном, о’кей?

— О’кей, — снова соглашается папа.

— Рассказывай, — приказывает невидимый Клод, и я различаю его контуры — свет уже не так бьет в глаза. — Рассказывай все до самой гибели Ньюфорда. А еще — зачем тебе понадобилось вот это.

И Клод со стуком бросает передо мной нож. Я узнаю отметину на ручке: именно этим ножом я обычно режу лук.

— Тц-тц-тц. — Клод подается ко мне через стол. — Кажется, возникли затруднения?

Теперь я вижу его лицо. Оно мне знакомо. Клод как две капли воды похож на Янне Хольма.

Я проснулся.

Где-то на улице гудел автобус.

Мама лежала рядом, завернувшись в простыню. Я сел, посмотрел на часы. Половина девятого. Я взял нож, сплющенную пулю и пошел к себе. Положил все в верхний ящик комода.

Пока варился кофе, я принимал душ. Блин, вот же опоздал. Сколько хожу в школу — столько и опаздываю как не знаю кто.

Когда я уже было собрался бежать, в прихожую вышла мама в белом халате. Волосы у нее торчали в разные стороны.

— Мы что, проспали? — спросила она. Я кивнул и, не дожевав бутерброд, выскочил за дверь.

У подъезда ошивался все тот же парнишка с красным велосипедом. Я побежал к автобусу, парнишка вскочил на велосипед и помчался следом. Пронесся мимо меня вниз по холму и заколотил в дверь автобуса.

— Еще один! — завопил он водителю.

Я вскочил в автобус, двери закрылись. Я уселся в самом конце и попытался припомнить свой сон.

У школы я решил не бежать через газон, потому что народу было многовато, а мне не хотелось выглядеть как кто-то, кто боится опаздывать. Я быстрым шагом направился к двери. И прямо в дверях столкнулся с парнями в бейсболках. Один из них, с пакетиком табака под верхней губой, щелкнул ногтем большого пальца по козырьку.

— Смотрите, кто пришел! Это ж первая менструальная!

— Точно, — подтвердил другой, в светло-серой футболке с надписью I want to die with my blue jeans on[15]. Я подумал, что его желание может исполниться скорее, чем он думает.

— Пропустите, — сказал я.

— Конечно-конечно! — отозвался тот, с табаком. Он сорвал с себя бейсболку и низко поклонился, держа ее на отлете. Его приятель распахнул передо мной дверь.

Когда я вошел в театральную аудиторию, тощая девушка — кажется, ее звали Астрид — в красной юбке, с босыми ногами, что-то делала со стулом. Все смотрели. Янос прервал ее:

— Хорошо! Вы видели, как предмет превращается в то, чем изначально не является. А теперь пойдем дальше. Вам предстоит здесь, на сцене, попытаться выразить свои чувства. Работать будете по трое, сидеть на