Под стеклянным колпаком - Сильвия Плат

Бадди проводил отца до двери.

Я чувствовала, что мистер Уиллард меня бросил. Я было подумала, что он, наверное, спланировал все это заранее. Однако Бадди ответил, что его отец просто не выносит вида болезни и больных, особенно если это его сын, поскольку считает, что все болезни – от расстройства воли. Мистер Уиллард за всю свою жизнь не проболел ни дня.

Я села на кровать Бадди – больше сесть было просто некуда. Бадди деловито рылся в своих бумагах. Затем протянул мне тонкий журнальчик в серой обложке.

– Открой на одиннадцатой странице.

Журнал печатался где-то в штате Мэн, и его страницы заполняли столбцы стихотворений, сопровождаемых комментариями, разделенными звездочками. На одиннадцатой странице я нашла стихотворение под названием «Рассвет во Флориде». Я пробежалась по нагромождению образов вроде огней арбузного цвета, пальм, зеленых, как панцирь черепахи, и раковин, звучащих нежно, словно творения древнегреческой архитектуры.

– Неплохо.

По-моему, это было просто ужасно.

– А кто написал? – спросил Бадди со странной, нарочито-простоватой улыбкой.

Я перевела взгляд на имя в нижнем правом углу страницы. Б. С. Уиллард.

– Не знаю. – Потом поправилась: – Конечно же, знаю, Бадди. Это ты написал.

Бадди подвинулся ко мне.

Я отодвинулась. Я очень мало знаю о туберкулезе, но он казался мне чрезвычайно опасной болезнью, потому что протекал незаметно. Мне показалось, что Бадди сидит в окружении своих собственных убийственных бацилл.

– Не волнуйся, – засмеялся Бадди. – У меня минус.

– Минус?

– Ты ничего не подхватишь.

Бадди перевел дух, как это делают на середине крутого подъема.

– Хочу задать тебе один вопрос.

У него появилась новая раздражающая привычка впиваться взглядом мне в глаза, словно пытаясь проникнуть в мой мозг, чтобы получше проанализировать, что там происходит.

– Я хотел задать его в письме.

У меня перед глазами проплыл светло-синий конверт с гербом Йеля на клапане.

– Но потом решил, что будет лучше дождаться твоего приезда и спросить тебя лично. – Он ненадолго умолк. – Ну, ты не хочешь узнать, что это за вопрос?

– И что это за вопрос? – произнесла я тихим, малообещающим тоном.

Бадди сел рядом со мной, обнял меня за талию и убрал мне волосы за ухо. Я не шевелилась. Затем услышала, как он прошептал:

– Как ты отнесешься к тому, чтобы стать миссис Бадди Уиллард?

Я ощутила жуткое желание расхохотаться. И подумала, что этот вопрос мог в любое время отбросить меня в тот период, когда я пять или шесть лет обожала Бадди Уилларда на расстоянии.

Бадди заметил мою нерешительность.

– Ну, да, я знаю, что сейчас совсем не в форме, – быстро заговорил он. – Мне еще предстоят ШИК-реакции, и я могу лишиться пары ребер, но на медицинский факультет вернусь следующей осенью. Самое позднее – весной через год…

– Мне кажется, я должна тебе кое-что сказать, Бадди.

– Я знаю, – сухо отозвался Бадди. – Ты кого-то встретила.

– Нет, дело не в этом.

– Тогда в чем же?

– Я вообще не собираюсь выходить замуж.

– Да ты с ума сошла, – просиял Билли. – Ты еще передумаешь.

– Нет. Я окончательно все решила. – Однако Бадди продолжал сохранять веселый вид. – Помнишь, когда мы автостопом возвращались в колледж после вечера пародий? – спросила я.

– Помню.

– Помнишь, ты спросил меня, где бы я хотела жить: в деревне или в городе?

– А ты ответила…

– А я ответила, что хотела бы жить и в деревне, и в городе, так? – Бадди кивнул, а я неожиданно злобно продолжила: – А ты, тогда рассмеялся и заявил, что у меня налицо все симптомы неврастении, а вопрос этот ты взял из анкеты, которую вы на той неделе заполняли на занятиях по психологии. – Улыбка сползла с лица Бадди. – Так вот, ты оказался прав, я действительно неврастеничка. Я не смогла бы прочно осесть ни в деревне, ни в городе.

– Можно жить где-нибудь посередине, – с готовностью предложил Бадди. – Тогда можно иногда ездить в город, а иногда отправляться в деревню.

– Ну, и где же тут неврастения?

Бадди не отвечал.

– Где?! – рявкнула я и подумала: «Нельзя баловать больных, это для них хуже всего, тогда они сядут тебе на шею».

– Нигде, – ответил Бадди тихим и растерянным голосом.

– Неврастения, ха-ха! – презрительно усмехнулась я. – Если неврастения – это желание обладать двумя взаимоисключающими вещами одновременно, то я – законченная неврастеничка. До конца своих дней я стану разрываться между двумя взаимоисключающими вещами.

Бадди легонько взял меня за руку.

– Можно я разорвусь вместе с тобой?

Я стояла в начале лыжного спуска на горе Фасги и смотрела вниз. И зачем я только здесь оказалась? Раньше я никогда не вставала на лыжи. И все же я решила наслаждаться видом, пока есть возможность.

Слева от меня подъемник одного за другим доставлял лыжников на заснеженную вершину, испещренную длинными перекрещивавшимися полосами. Чуть подтаявший под полуденным солнцем накатанный снег обледенел и блестел, как стекло. Холодный воздух обжигал мне нос и легкие, чрезвычайно проясняя взгляд.

Со всех сторон от меня по головокружительному склону неслись лыжники в красных, синих и белых куртках, напоминая летящие кусочки американского флага. В самом конце спуска стояла стилизованная бревенчатая хижина, откуда в нависавшее безмолвие устремлялись популярные песенки.

Мелодия и ритм струились рядом со мной, словно невидимый ручеек в снежной пустыне. Одно небрежное, величественное движение – и я тотчас помчусь по склону к пятнышку цвета хаки среди стоящих в стороне от спуска зрителей. К Бадди Уилларду.

Все утро Бадди учил меня кататься на лыжах. Сначала он одолжил лыжи и палки у какого-то своего приятеля в деревне, лыжные ботинки – у жены врача, размер обуви у которой был на один больше моего, а красную лыжную куртку – у медсестры-практикантки. Его настойчивость на грани настырности оказалась просто поразительной.

Потом я вспомнила, что на медицинском факультете Бадди выиграл какой-то приз за то, что уговорил большинство родственников покойных произвести вскрытие в интересах науки, вне зависимости от того, существовала для этого необходимость или нет. Не помню, какой именно это был приз, но я отчетливо представила себе Бадди в белом халате с торчавшим из бокового кармана стетоскопом, словно ставшим частью его тела, уговаривавшего растерянных и охваченных горем людей подписать какие-то посмертные бумаги.