Тришестое. Василиса Царевна - Леонид Резников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Не дури, отец родной, – гнет свое боярин Семен Потапыч. – Вставай уж.
– А-а, – отмахнулся от него царь Антип короной. – Что стой, что лежи, а как потолком-то прихлопнет – все едино одно мокрое место останется.
И тут наверху что-то заскрипело, заворочалось, по терему грохот неимоверный пошел, а с потолка крошево разное посыпалось.
– О, вишь, как изгаляются? – нервно дернул головой царь Антип. – Чтоб вас! – и в один миг вскочил с пола.
Корону на голову нахлобучил – съезжает корона с масляной лысины. Что за беда такая! Придержал корону рукой, посохом в сердцах пристукнул да наверх припустил, к Козьме. Бояре – за ним. Боязно им: не наверх бежать надо, а вон из терему, а ну как сейчас рухнет…
Как влетел царь Антип в покои Козьмы, так и ноги его подкосились. Слабость на царя-батюшку напала, но зато от сердца чуток отлегло. Целы хоромы-то, не сделалось им ничего! А что трещало да грохотало на всю округу, так то печь на куски разнесло-разворотило. Хлеб-то как в ней подходить стал, так и вспучило его. Торчит из осколков печных чудо-каравай размеров невиданных, жаром дышит, углями стреляется. А рядом на полу масляном Милослава с Козьмой сидят, понять не могут, радоваться али плакать.
Оглядел царь Антип разрушения, вздохнул, в силу вошел и к себе вниз поплелся. А что тут скажешь? Да и фраз-то подходящих к случаю поди-сыщи, окромя бранных слов ничего путного в голову и не приходит…
Федька обернулся быстро.
Таща на спине огромный мешок, в котором что-то непрестанно возилось и надсадно квакало, незадачливый звонарь скользнул в потайной ход в заборе, о котором знали немногие. Но мешок следом за Федькой не прошел. Федька уж и тянул его, и руками уминал – не идет мешок в дыру, хоть ты тресни! Выбрался тогда звонарь наружу и ну пихать мешок в дыру. А из мешка «ква» да «ква».
– Поквакай мне еще! – разозлился Федька на мешок и ногой ка-ак пнет. Дернулся мешок, вывалился из дыры и в сторонку отползает – перекатывается. – Стой! Куда? – погрозил ему кулаком Федька – и за мешком. Изловил, подтащил обратно к забору. Стоит, репу чешет – как же мешок протолкнуть-то?
А из мешка опять «ква» да «ква», и так громко, что, небось, за версту слыхать. А ну как дворня набежит или, того хуже, копейщики с копьями? Несдобровать тогда Федьке: мало того, в дыру лезет, еще и тащит не знам чего. И поди докажи, что не из терема, а в терем несет.
– Да заткнитесь вы ужо! – опять пнул звонарь мешок.
Затихло в мешке.
Постоял Федька еще немного, а потом хвать мешок, раскрутил и через забор со всего размаху ка-ак запульнет.
– И-и-эх!
Перелет мешок через забор, о земь грохнулся, и такое кваканье от него пошло, хоть уши затыкай. Перетрусил Федька пуще прежнего. В дыру проскользнул, досточку на место приладил, схватился за мешок и поволок за собой промеж кустов, что у забора росли. Мешок по камням бьется, ветками его нещадно хлещет. Спешит Федька, только бы побыстрее от мешка энтого отделаться да ноги подобру-поздорову отсель унесть. Вот уж и окошечко в Ивановом помещении светится, недалече ужо.
Дотащил Федька мешок до боковой стены терема, заднюю дверцу приоткрыл – и шмыг в нее. А там уж звонаря Андрон дожидается, извелся весь. Как Федьку с мешком увидал, разулыбался, обрадовался.
– Принес?
– Принес!
– Ну, молодец! – хлопнул Андрон Федьку по плечу. – Только больно долго чтой-то бегал.
– А ты сам попробуй, – огрызнулся Федька, разобиделся, значит.
– Ладно, ладно. Пошли наверьх, представлю тебя государыне моей.
– Ага, это можно. – Обиду с Федьки как рукой сняло. Шутка ли дело, не кому абы, а царской особе представлен будет. Может, еще рубь обломится, а то и поболе.
Андрон вперед пошел, а Федька за ним, мешок за собой волоком тянет, тот по ступенькам бьется, возится и поквакивает. Но что Федьке за дело до того. Будет он еще со всякой мерзостью зеленой церемонии разводить!
А на верхней ступеньке барыня незнакомая, вся из себя, стоит, на Федьку как-то странно поглядывает, глазами ест. Допер Федька до нее мешок, у ног барыни той кинул и поклоны земные бить принялся, мол, вот, госудыраня, все исполнил, как просили.
Насупила зачем-то брови барыня, присела с мешком рядышком, развязала, а оттуда лягушки гурьбой посыпались, квакают, волнуются, скачут, а барыня вроде как слушает их, и глаза ее все больше и круглее становятся. А как замолкли лягушки, так она к Федьке порывисто обернулась. Испужался Федька, узрев огонь желтый в глазах барыни неведомой, присмирел, шапку в руках вертит, понять не может, чем не потрафил.
– Ты что же это, гад, с подданными моими сотворил?
– Дык ить!.. – растерялся Федька, попятившись.
– Я тебя спрашиваю, морда твоя колокольная, – наступала на него Квака, гневно полыхая взглядом.
– Я… это… – В горле у Федьке пересохло, будто в давно не пользованном ведре.
– Мало что, в мешок посадил, так еще и измывался над ними, пинал почем зря, словами нехорошими обзывался!
– Ква! – подала голос одна из лягушек.
– Да-да, через забор кидал.
– Я… я… – Федька заикаться начал, на ступеньку ниже ступил.
– Ах ты, свинья красномордая! Изверг! – все больше распалялась Квака. – Тебя, дурня, за кем посылали?
– За… за Василиской, – насилу выдавил Федька и сглотнул комок, в горле застрявший.
– Где Василиска? Где, я спрашиваю?!
– Дык ить, поди разбери лягух этих, – очухался немного Федька. – Я им: Квака, мол, Василиску к себе требует, – а они токма «ква» да «ква». Я же по-ихнему ни гу-гу, государыня. Где Василиска, спрашиваю, а они опять «ква». Ну, я и отловил, тех, что покрупнее были. Вам-то виднее, кто промеж них Василиской будет.
– Покрупнее? – задохнулась Квака, скрюченные пальцы подымая. – Да я ж тебя!.. В порошок! На мыло! Утоплю-у-у!!!
И так страшно лицо Кваки стало, что не на шутку струхнул Федька, оступился и с лестницы загремел, все ступеньки боками пересчитал.
– А-а-а! – выбежал он на двор, заметался, с перепугу понять не может, в какой стороне дыра заветная находится, а тут и копейщики подвернулись, на шум выскочили и ну Федьку копьями в бока колоть. Так и гнали до самых ворот. Федька даже дожидаться не стал, пока отворят их. Одурев от боли и страха, ввинтился он под ворота, лисой проскользнул
