Тришестое. Василиса Царевна - Леонид Резников

– Мне? – Андрон брезгливо, двумя пальчиками, принял шкуру, со всех сторон внимательно оглядел. – Да на кой она мне, государыня?

– Храни да не вздумай повредить, – погрозила пальцем Квака.

– Что ты, матушка! – перепугался Андрон, так недобро сверкнули глаза Квакины желтизной знакомой. – Пуще зеницы ока беречь буду. Вот сюды, в сундучок, положу, если что. – Андрон быстро прошел к сундуку, стоявшему за печкой, откинул крышку ногой и аккуратно опустил в него шкуру. – Во-от, та-ак! Видите, как славно вышло?

– Вижу. Что с поручением?

– Дык не успел я еще, государыня, – развел руками Андрон.

– А чего ждешь тогда?

– Ох, бегу, бегу ужо. Токма… – остановился он в дверях. – Скажи, матушка?

– Ну?

– А куды аксент твой чудной подевался?

– Куды надо, туды и подевался, – грубо бросила Квака. – То от лягушачьей кожи идет.

– А-а, – понятливо протянул Андрон и заметил, как Квака шепчет что-то и ручкой белой водит. – Это чего вы делаете, государыня? – опять любопытствует Андрон.

– До всего-то тебе дело есть! Сонный приговор. Будет Иван спать крепким сном, покамест не разбужу.

– Здорово! – Андрон от восхищения раскрыл рот.

– Ну, чего стоишь?

– Ох, – опомнился тот. – Бягу, бягу! – и вынесся вон из комнаты. Нужно было поторопится: солнце вот-вот сядет, а до болота путь неблизкий, да еще простофилю этого уговорить надобно…

Федька обнаружился возле колокольни. Сидит опять на лавке, семечки щелкает, шелухой плюется, на закат жмурится. Тявка его возле ног хозяина калачиком свернулась, на комаров поглядывает одними глазами, зубами клацает. Завидела она спешащего к лавке Андрона, зарычала и под лавку забилась. Андрон встрепенулся, сразу засобирался невесть куда, только бы подальше: не с руки ему с опальным Андрошкой дружбу водить, да и радости в той дружбе никакой – напасти одни, будто своих мало.

– Погодь! – крикнул ему Андрон и рукой махнул. – Погодь, говорю!

– Ну? – Федька состроил кислую мину, встал, руки в карманы сунув. – Чегось?

– А товось, – передразнил Андрон. – Дело у меня до тебя.

– От твоих дел у меня спина до сей поры зудит, – поморщился Федька, поводя плечами.

– Значится, деньгу не хочешь зашибить, – притворно вздохнул Андрон. – Ну, коли так…

– Погодь! – схватил Федька Андрона за рукав. При слове «деньги» зуд у него не только по спине, но и по всему телу пошел. – Чего сказал?

– Вот рубь целковый тебе хотел дать, за пустяковое дело.

– Так давай! – загорелся Федька. – Чего делать надоть-то?

– Сущая безделица, – покрутил головой Андрон. – В лес сходить, на болото, кой-чего кой-кому передать.

– И все?

– А чего ж еще?

– А не врешь?

– Да чтоб мне!.. Может, еще привесть кого.

– Разбойничков? – струхнул Федька, припомнив вдруг, куда Андрон давеча отлучался.

– Скажешь тоже! – покривил морду Андрон. – Не сыскал я их.

– А кого ж тогда?

– Лягушка там одна есть, крупная такая.

– Шуткуешь?

– Дурень ты! – презрительно фыркнул Андрон, упирая кулак в бок. – То не лягушка вовсе, то баба в лягушачьем обличье.

– Нечистая сила! – округлил глаза Федька и попятился прочь, крестясь неистово, а Тявка лаем визгливым залилась, будто поняла, о чем речь идет.

– Да постой ты, чего испужался? Тебе-то что до нее за дело? Сказано же: пойдешь, передашь ей слова, какие скажу, и приведешь к Ивановым хоромам. Делов-то – тьфу!

– А не врешь? – заколебался Федька. Вдруг опять боком все это Федьке вылезет – не Андрон, чай, пострадает.

– Ну и глупый ты! Я те цельный рубь за то даю.

– А чего сам не сходишь?

– Не по чину мне! – приосанился Андрон, выставив пузо. – При высокой особе на должностях состою.

– Энто при ком же? – взяло Федьку любопытство.

– При лягухе, нявесте Ивановой.

– Правду, значить, гутарят, – почесал Федька затылок пятерней. – Ан я и не поверил, когда услыхал.

– Правду, правду. Ну так что, берешь рубь али как?

– Бяру! – махнул рукой Федька.

– Ну и молоток! – хлопнул его по плечу Андрон. – В обчем, пойдешь на болото, кликнешь лягушку – Василиской звать. Скажешь, – Андрон огляделся по сторонам, нет ли кого поблизости, и голос понизил на всякий случай, – Квака, мол, ее к себе требует. Выгода ей за то будет. Запомнил?

– Ага! – распахнул рот Федька.

– Тогда дуй!

– А рубь? – растерялся Федька, протягивая ладонь.

– Будет те рубь, как обернешься.

– Не, не пойдеть, – замотал головой Федька, словно конь строптивый.

– Да неужто я старого друга обману!

– Про то не ведаю, а токма рубь вперед!

– Чай не доверяешь? – горько покачал головой Андрон. – Да неужто я…

– Гони рубь, Андрон, али сам топай до лягухи той! – уперся Федька и ладонью нетерпеливо так дернул.

– Да на, подавись! – Андрон порылся в кармане и припечатал новенький блестящий рубль к ладони Федькиной заскорузлой.

– Ух ты! – обрадовался звонарь. – Без обману, значить. Так я побег?

– Ага, давай. Только поспеши, да гляди, слова не забудь!

– Не дурак, чай, – вскинул голову Федька и нос рукавом гордо утер.

– Ну-ну.

Андрон развернулся и обратно, к терему царскому направился, а Федька подкинул монетку на ладони, поймал ловко, в карман сунул и припустил к лесу на всех парах – дело-то не хитрое, пустяшное, можно сказать!..

В Данилиной комнате вовсю кипела работа. Глафира, обсыпанная с головы до ног мучной пылью – одни глаза наружу, – колдовала у стола, язык от усердия вывалив. Крынки ходуном ходили, скалки по воздуху летали, яйца куриные скакали и мука облаками вздымалась. Забившийся в угол Данила при каждом новом шлепке-ударе вздрагивал всем телом, дергая глазами: почитай, уж пару раз хорошо его приложило утварью кухонной. Но никак у Глафиры тесто толком не выходило: то слишком жидкое получится, мять его зачнет – расплещется, катать – так и вовсе беда; то крутое слишком, хоть заместо кирпича в стену клади – ни замесить его, ни скалкой отдубасить. И закипит сызнова работа, и ни конца ей ни края не видать. А липкое какое тесто-то! К ручкам белым липнет, за пальчиками тянется, вяжет, противными катышками скатывается. Бр-р-р! Передернет плечиками Глафира, перепонки гадкие с пальчиков соскребет, на стол шлепнет и катать их примется. А Данила возьми да и ляпни из угла, мол, не пироги то, а пяльмени какие-то. Зыркнет на него Глафира, зло челку со лба сдует, скалкой погрозит в любовном запале, и забьется в угол Данила, примолкнет, рот ладошкой прикрыв. А Глафира знай себе сыплет, брызгается, дубасит и пыхтит. Будут ли пироги у ей, то неведомо, а вот уборки –как пить дать на неделю с хвостиком. Одни стены отдраивать и потолок сызнова белить.

Но вот слепила наконец Глафира из кое-чего нечто, кулачками умяла – там подтекает, тут трескается, да