Убить президента - Лев Гурский

– Так точно, – сказал Павлик растерянно.

Перед иностранными словами и тем более целыми выражениями он терялся. Помню, как слово «инаугурация» вывело его из колеи на целых полдня. Через полдня до него наконец-то дошло, что эта штука – не болезнь вроде триппера или простатита, а всего только торжественная церемония вступления Президента в должность. Он-то, бедняга, возмущался сначала, каким образом это неприличное слово попало во все газеты и не наносит ли сие ущерба любимому Президенту.

Я вспомнил об этом случае и расхохотался.

– Продолжайте расследование, – приказал я Павлику. – И помните, что жизнь Президента полностью зависит от вас.

Павлик взволнованно хрюкнул что-то вроде «рад стараться!» и отключился. Сделал он это очень вовремя, потому что я еще хотел озадачить его словами «прогредиентный» и «парафрения». Их ему бы хватило до завтрашнего вечера. Я вновь пожалел о лейб-медике Грише Заславском, ибо это были слова из его лексикона. Что они означали, я и сам толком не знал.

Я репортер, не частный сыщик. Даже когда я прятался в том багажнике у рэкетиров, то думал не о скором торжестве правосудия. Смешно, но меня волновало больше всего, как бы мне не разбить в тряске свою портативную видеокамеру, чудо японской техники. Камеру мне подарил Накамура. Мы тогда делали совместную программу о Курилах, снимали, что называется, в две руки. Весна тогда стояла холодная, с океана поддувало, особенно ночами, и я замерзал даже в своей универсальной куртке из экипировки полярников. Накамура же ходил по берегу в одном легком плаще, одним своим видом опровергая пословицу «Где тепло, там и родина». У Накамуры было наоборот: здесь была его родина, и поэтому здесь ему было тепло. Отсюда его вывезли младенцем, такой же весной сорок шестого, и сюда он надеялся возвратиться так или иначе. На всякий случай он откупил себе место на здешнем кладбище, хотя умирать покамест не собирался. Накамура работал на солидную токийскую телекомпанию, а я в ту пору еще не был принят в штат Останкина и чувствовал себя вольным художником. Бедным, но честным. Накамуре честность моя явно нравилась, зато бедность расстраивала. Сам он снимал камерой фирмы «Сони», а у меня было громоздкое изделие ижевского завода фотовидеотехники, образца 1983 года. Два дня японец честно терпел моего рычащего уродца, потом сердце профессионала не выдержало: он достал из своего багажа запасную камеру в еще даже не распечатанной коробке и без слов протянул мне. С тех пор моя камера – предмет зависти всей нашей редакции телепрограмм. Маленькая, легкая, умещается в несессере, батареек хватает на три-четыре плотные съемки…

– Так ты мне поможешь? – повторил Дроздов.

– Попробуем. – Я сам даже удивился твердости своего голоса. Никогда не могу отказать людям с такими лицами. За два дня со времени нашей первой встречи на КП Дроздов стал выглядеть постаревшим лет на десять: глаза пристыли, словно на сильном морозе, возле губ собрались пергаментные складки, щеки ввалились. Морщась и кривясь, как от сильной боли, генерал рассказал мне о телефонном звонке и о том, что именно он видел на длинном столе в темноватом зале на Лубянке. К концу своего рассказа он изломал целый коробок спичек о края моей настольной пепельницы, а потом бестолково зашарил в пустом коробке, пытаясь зажечь сигарету. «Ты только найди их, – говорил он мне, чиркая о коробок обломком спички и обжигая пальцы. – Только узнай, кто это. Дальше уж моя забота…» Я очень хорошо представлял себе, ЧТО будет с этими людьми, если я их вдруг найду. Им будет ОЧЕНЬ плохо. Однако никакой жалости я к ним заранее не испытывал. Потому что представлял еще лучше, что испытывал генерал, потеряв сына вторично. Первый раз – когда тот ушел из дома, но тогда хоть была надежда, что он вернется. Второй раз – когда он ушел туда, откуда не возвращаются.

Дроздов, не глядя на меня, сосредоточенно стал искать в пепельнице еще один спичечный обломок, потому что сигарета его погасла. Кажется, он забывал затягиваться.

– Учти, Аркадий, это может быть очень опасно, – произнес он негромко. – Твоя задача только добыть информацию. Если почувствуешь хоть что-то неладное, немедленно поиск прекращай… Ты ведь не Рембо и не капитан… как его… капитан Волошин. Если и с тобой что-нибудь случится, я себе этого никогда не прощу.

Я кивнул. Я вправду не детектив из кинофильмов, а обычный журналист. Ну, может быть, не совсем обычный, однако не супергерой. Действительно, не Рембо. Я не умею стрелять по македонски. Не говоря уже о каратэ, прыжках на мотоциклах через пропасть и бросках лассо с вертолета. С камерой в руках я чувствую себя гораздо естественнее, да и подозрений вызываю меньше. Мое лицо – мое удостоверение.

Генерал поднялся, встал с места и я.

– Значит, встречаемся завтра на Солнцевском, в пять. – Он не сказал слово кладбище, но лицо его опять страшно исказилось. Будто кто-то воткнул ему в шею металлическую спицу и она вот-вот должна выйти из левой щеки. – Попробуй что-то узнать. Вы… вы были почти ровесниками.

С этими словами он сжал мне руку, потом быстро отпустил и стремительно вышел. Сквозь открывшуюся дверь я видел, как в приемной на Дроздова набежал адъютант и повел его, как слепого, по нашим коридорам. Когда их шаги затихли, я осторожно, почему-то стараясь не шуметь, вернулся к себе в комнату.

Значит, так. Начнем с самого элементарного. Для начала проверим официальную версию насчет автомобильной катастрофы. Генерал считает ее лживой, и, похоже, он прав. Но удостовериться надо самому.

Я включил персоналку и вызвал общую сводку за вчера и за сегодня. Так. Вот дорожно-транспортные происшествия со смертельным исходом. Зыков. Не то Исаев. Не то Кашин. Опять не то. Вот! Кириченко Игорь Игнатьевич.

Я откинулся на стуле. Пожалуйста тебе официальное подтверждение, не подкопаешься. Хотя на самом деле подкопаться очень легко. Это ведь надо умудриться, чтобы в таком тихом районе и в такой поздний час попасть под неизвестный грузовик! Топорно работают, очень топорно. Когда я снимал сюжет про автомобильную мафию, меня обучили многим таким штучкам. Оказывается, зная код, легко не только что-то затереть в сводке, но и вписать так, чтобы всем казалось, будто так все и было. Те друзья-мафиозники откуда-то код знали, кто-то их наводил. Они меняли номера не на самих автомобилях, а только в компьютере. После чего новенькую машину можно было законно списывать на металлолом и вывозить ее со стоянок…

Однако мафиозников взяли еще полгода назад, и сейчас они кукуют на нарах. Чьи же это фокусы?

Я прикинул, какой это должен быть район, а затем, полистав справочник; нашел замоскворецкое ГАИ. Кажется, здесь.

– Алло, – сказал я в трубку уверенным начальственным тоном, когда на том конце провода отозвались. – Алло. С вами говорят из областного управления по контролю за дорожно-транспортными происшествиями, полковник Басов. – Я был уверен, что никакого такого управления по контролю вместе с мифическим Басовым не существует, поскольку я их выдумал три минуты назад. Но я также был уверен, что при нынешних перестановках и переименованиях служб и ведомств никто не станет перепроверять и даже переспрашивать.