Убить президента - Лев Гурский

– Именно! – не выдержал Мосин. – Раз – и навсегда. Навеки. – Он прищелкнул языком, изображая пистолетный выстрел. – Такой подлянки прощать нельзя. Может, подкинуть Дроздову мысль об охранцах? В конце концов, это они виноваты. – Судя по всему, Мосин нашел виноватых и быстро успокоился. Он даже как будто забыл, что руками поработали именно наши соколы, а охранцы, если и были тут замешаны, остались чистенькими. Неплохо придумано. Узнаю руку Олега. Продал нам ценную информацию о покушении и тут же потопил…

– Хозяин, – снова возник мой зам. – А с театром что будем делать? Готовить мне соколов к завтра или подождать?

– Готовь! – приказал я. – Через десять… нет, уже девять минут я докладываю шефу по спецсвязи очередные успехи. Очередное отсутствие успехов. Постараюсь последний раз уговорить его отменить театр. Но боюсь, что его не переубедишь. Поэтому готовь выездную бригаду по плану номер 3 «Массовые мероприятия в закрытых помещениях». И чтобы сегодня у тебя никаких казино с девками. Завтра с утра поедем. Ну, пошел.

– Слушшшсь, – прошипела Моська и скакнула за дверь.

А я сделал несколько глубоких вдохов и выдохов. Сколько ни общаюсь с шефом, а всякий раз перед разговором чувствую себя скованно. «Боюсь я его, что ли?» – спросил я сам себя. И сам же себе ответил: «Боюсь…»

Вот уже почти три месяца моя любимая книжка – толстый том совершенно секретного экономического доклада, переплетенный в черный коленкор. Ручная работа – я имею в виду переплет. Правда, и доклад ручной работы тоже, в общем, неплох. Да что там – отличный доклад. Держа в уме его, я выиграл президентскую гонку. Доклад этот писали, независимо друг от друга, один профессор в Принстоне и один доктор наук в Плехановке. Вывод у них получился один: три года интенсивных западных вложений в нашу экономику – и мы выкарабкаемся. Всего три года, срок пустячный. Это вам не пятнадцать лет, которые Хрущев предлагал подождать до наступления коммунизма. Лысого кукурузника я, понятно, не люблю. Но не понимаю, отчего потомки ставили в вину этот несчастный прогноз коммунизма на 1980 год. Кто знает, если бы его не сместили в 64-м, вдруг он бы построил у нас коммунизм. Надо было дать человеку шанс. Это я давно понял. Довод ведь серьезный. И винить уж тогда следовало Брежнева: он ведь задвинул в отставку человека, пообещавшего народу коммунизм. То есть не Хрущев, а как раз Леонид Ильич разрушил у нашего человека мечту в быстрое достижение светлого будущего. Потому и чуть не получил пулю от сумасшедшего Ильина. От Ильина, которого они объявили сумасшедшим. Психиатры назвали это паранойей и отправили Ильина гнить в психушке.

Я положил на место том с докладом и потер лоб. Голова снова разболелась, пора принимать таблетку. Желательно таблетку из моих личных запасов, чтобы ни у кого не было искушения немножко отравить горячо любимого народом Президента. Теперь, когда осталось всего три года до наступления эпохи всеобщего процветания, было бы чистым безумием позволить себя ухлопать. Кого угодно, только чур не меня.

Покойный Гриша Заславский, мой врач-вредитель, месяц назад решил, что я сошел с ума. Он провел свои дурацкие тесты по американской системе, с двойной страховкой, сверил все показатели, все пересчитал трижды и пришел, умничка, ко мне за советом. И уже потому я догадался, что наш Гришаня сам немножко ненормальный. Кто же ТАКИЕ вещи говорит в лицо государственному лицу и воображает, будто все обойдется для докладчика без последствий? В практике прежнего товарища Сталина был уже похожий случай с профессором Бехтеревым. Докторишка имел неосторожность не то чтобы сказать в лицо вождю, а всего лишь где-то обмолвиться о трудном случае паранойи – и докторишки не стало. Бехтеревский коллега-врач дал ему таблетку патентованного средства от головной боли. И через два дня голова у профессора совсем уже не болела. Мертвым, как известно, не больно.

Глупый Гриша Заславский, несмотря на свою глупость, из моих рук никакую таблетку бы не принял. Обошлись без химии. Механик чуть подправил тормоза Гришиной «девятки», и та перевернулась на ровном месте. Не уверен – не обгоняй. Гаишники, не сговариваясь, оформили это как очевиднейший несчастный случай. Вечно эти тормоза отказывают в самый неподходящий момент!…

В этот неподходящий момент моих глубоких раздумий о России и обо мне лично мигнула лампочка спецсвязи. М-да. Подумать спокойно не дадут. Я взглянул на настольные часы в виде морского штурвала – они, кажется, достались мне как раз от Брежнева как переходящее красное знамя. Слабая компенсация за несостоявшийся коммунизм. 17.55. По распорядку у Президента ежедневный медосмотр. Надоели они все, но надо. Я буркнул в трубку, что, мол, пусть зайдет.

Вошел этот заморыш, унаследовавший Гришину практику. Дрожащими от волнения руками он смерил мне давление, температуру, пощупал живот, осмотрел склеры. После чего на цыпочках покинул мою комнату отдыха. Руки у заморыша были слабенькими и потными. Жаль Гришку, искренне жаль. Честный парень пострадал из-за собственных двух ошибок. Ошибка вторая – что он пошел ко мне со своими тестами. Ошибка первая и главная – что я вовсе не сумасшедший. Сумасшедших людей вообще в природе нет. Есть дураки, есть гении. Есть средние люди. Дураков, что характерно, сумасшедшими никто никогда не считает.

А вот гениев – сплошь и рядом.

Глупый Гриша не знал, что я гений, да и откуда ему знать? Я ведь не показывал ему переплетенный том с секретным докладом, из которого вытекало, что нам бы только три года продержаться. Детский срок – три года. С таким Президентом, как я, страна переживет этот срок и придет к светлому будущему. Тогда-то все скажут: спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство! Они, правда, не знают пока, что товарищ Сталин – это я. Но со временем узнают. Когда сбудутся выводы двух профессоров, и все получат свою недостающую мечту. Это будет не американское просперити, а наше русское процветание.

Главное, чтобы мне не помешали. Главное, чтобы не стали лезть со своими советами и принимать законы с тысячами бессмысленных поправок. Никаких поправок. Будет так, как насчитали профессора и приказал я. Экономика была, есть и будет неэкономной. Она будет такой, как я хочу. Какой хочу, такой и будет. Если уж я желаю этой стране добра, то не толкайте под руку. Добро, сами понимаете, должно быть с кулаками. Люблю эту строчку, но не припомню, откуда. Будет время, поручу референту автора отыскать и, если жив, – наградить. Если скончался, то перезахоронить прах на самом престижном кладбище. Мы умеем быть благодарными. Никто еще не награждал на Руси стихотворца за одну строчку. Я буду первым. Я во многом буду первым…

Снова мигнула лампочка. Так-так. 18.20. Время доклада Павлика, предводителя наших секретных команчей. Доклад оказался более чем скромным. О завтрашнем покушении – почти ничего нового. Детективным методом (каким-каким? – мысленно поразился я) установлено предположительное, место покушения – Большой театр. В этой связи он, Павлик, все-таки покорнейше просит пересмотреть план на завтра и театр на всякий случай отменить. Береженого Бог бережет.

Пришлось вновь напомнить Павлику, что балет состоится в любую погоду. Да и к тому же я не желаю из-за каких-то террористов портить себе эстетическое удовольствие. Ноблес оближ, как говорят французы.