Незавершенная месть. Среди безумия - Жаклин Уинспир

Бьюла вздохнула, а Мейси увидела, что сзади к матери подходит Вебб. Старая цыганка продолжала:

– Это дело давнее. Куда им, геронсдинцам, что-то менять!

Вебб наклонился к Бьюле, зашептал ей на ухо. Тем временем цыгане принесли из шатров скрипки и тамбурины, деревянные палочки и свистульки. Пейши появилась с футляром для скрипки, передала его Веббу. Мейси отметила, что остальные цыгане проявляют к своим музыкальным инструментам куда меньше пиетета, чем продемонстрировали Пейши и ее муж. Даже когда Вебб щелкнул замочком футляра и взял в руки скрипку, завернутую в линялый золотисто-желтый бархат, – он сделал это с благоговением, словно касался иконы.

Вебб поднес скрипку к уху, тронул струны, проверил, хорошо ли они натянуты. Прижал деревянный корпус подбородком, прислушался. Остальные цыгане тоже настраивали инструменты. Не обращая внимания на какофонию, Вебб закрыл глаза – и все исчезло, повседневность отступила, подобно отливу, остался лишь мягкий, нетронутый песок. Вебб открыл глаза и оглядел всю компанию. Цыгане замерли, когда он поднес смычок к струнам. В полной тишине ласкал Вебб струны, и от звуков, им извлекаемых, на глаза Мейси навернулись слезы. Вебб словно стал единым целым со своей скрипкой; в кленовом корпусе, покрытом красновато-золотистым лаком, отражались языки пламени. Костер разделял музыкантов и слушателей. Вебб играл грустную, заунывную мелодию. Мейси казалось, даже лес притих, не шелестит листьями, не хрустит сучками – слушает цыгана и его скрипку. Вот Вебб ускорил темп, стал притопывать в такт, качать головой, водя смычком по струнам. Вот поднял глаза на других скрипачей – и скорбный напев трансформировался в джигу. Цыгане вступили дружно, с энтузиазмом наяривали смычками, держались темы, заданной Веббом, – словно пилигримы, что следуют за вожатым по извилистой тропе.

Вышли с тамбуринами две цыганки, стали танцевать, едва касаясь земли. Дети ритмично стучали деревянными палочками, били камешками по жестянкам, и скоро табор почти в полном составе плясал под скрипку Вебба. Ни пауз, ни переговоров насчет очередной мелодии; Веббу достаточно было взглянуть на музыкантов, и те уже знали, что играть. Лишь Бьюла и Мейси по-прежнему сидели на бревне, и то Бьюла хлопала ладонями по коленям, а Мейси чувствовала, как импульсы земли, гудящей от пляски, проникают в душу. Буйная музыка снимала запреты, набухала страстью, славила жизнь. Мейси начала притопывать и прихлопывать. Как ей хотелось слиться с табором в пляске, через каждую клеточку тела пропускать эти первобытные звуки! Как ей хотелось, по примеру цыган, жить только этими секундами!

Вебб взглянул жене в глаза, и та, не прерывая танца, направилась к Мейси. В зрачках Пейши отражалось пламя, она взяла Мейси за обе руки и потянула вверх, заставляя встать, присоединиться к цыганам. Мейси мотала головой, сопротивлялась – мол, танцевать не умею, лучше буду слушать и смотреть. Слова тонули в музыке. Цыганка крепко держала ее за руки, и Мейси запаниковала. Оглянулась на старую Бьюлу – и та жестом велела ей идти в круг. Мейси охватил ужас. Разве можно отдаться этим звукам, капитулировать перед напором цыганской пляски?

Пейши сильнее потянула Мейси за руки, и старания увенчались успехом. Раз оказавшись в кругу, выйти из него было уже нельзя – иначе цыгане обидятся. Оставалось отбросить робость. Земля пульсировала под ногами, дрожь проникала в тело снизу, стремилась к сердцу – и Мейси плясала свободно, ничем и никем не сдерживаемая. Ни изысканный фокстрот, ни свинг с его выверенными па так не исполняют; им не отдаются без остатка. А Мейси забыла обо всем. Темп изменился, но мелодия не прервалась; музыканты все играли, уже почти скрытые сумерками.

Наконец Бьюла подняла взор к звездам и сделала знак своему сыну. Лишь тогда прекратилось веселье. Мейси пора было уходить. Зная, что цыганам необходим отдых – завтра рано вставать, – Мейси не хотела, чтобы ей давали провожатых. Вести ее к автомобилю пришлось бы сразу двум цыганкам, ведь, по представлениям табора, женщина не должна оставаться наедине с мужчиной, если только он ей не муж. Также не должна цыганка ходить в одиночестве по ночному лесу. Улыбаясь, все еще тяжело дыша после пляски, Мейси поблагодарила за ужин и участие в вечерних развлечениях и собралась уходить. Бьюла свистнула джюклы, и та мигом оказалась рядом с Мейси. Вскинув руку в знак признательности, Мейси, в компании ищейки, пошла прочь от цыганского лагеря.

Путь лежал через луг, мокрый от росы (верный признак завтрашнего ливня). Собака бесшумно ступала по мягкой земле, то и дело тычась холодным носом Мейси в ладонь. Вскоре они добрались до автомобиля, и собака дождалась, пока Мейси откроет дверцу и сядет за руль.

– Иди домой, джюклы, иди домой! – Мейси махнула на луг, который они только что пересекли. Собака тотчас растворилась в ночи. Правда, вырулив на дорогу и оглянувшись, Мейси увидела два глаза, ярких, как хрустальные бусины. Собака ждала, пока гостья уедет.

* * *

Среди ночи Мейси очнулась от глубокого сна без сновидений. Веки были тяжелы, сердце ухало. Мейси не сразу поняла, где находится. Несколько секунд понадобилось, чтобы осознать: она в деревенской гостинице. Но что разбудило ее? Мейси села в постели. Сон слетел моментально. В комнате было темно, как в шахте. Мейси принюхалась. Дым. Отбросила одеяло, подбежала к окну – быть может, костровым дымом пропиталась одежда, отсюда и запах. Блузку Мейси вечером постирала и повесила сушить за окно; там же разместила и юбку, надеясь, что за ночь вещи проветрятся. Теперь она нашарила то и другое, понюхала. Намеки на дым сохранились в самой глубине волокон.

Тем временем резкий запах усиливался. Мейси увидела: что-то горит на заднем дворе гостиницы. И это не костер, манящий путников и контролируемый; это опасный пожар – результат намеренного поджога. Теперь уже было ясно: пылает угольный сарай, почти прилегающий к двум флигелям, в одном из которых хранятся бочонки с пивом. А прочь от сарая бежит человек – не разглядеть, мужчина или женщина, только отдалиться он успел на приличное расстояние, пересек обширный сад и вот-вот скроется на поле.

Не теряя ни секунды, Мейси схватила пеньюар и распахнула дверь.

– Горим! Пожар! Вставайте! Скорее вставайте! Горим!

Мейси бежала по коридору, колотя во все двери подряд, потом бросилась в ту часть здания, где, по ее предположениям, спал хозяин с семьей.

– Пожар! Фред, где вы? Гостиница горит!

За спиной слышались голоса. Ощупью Мейси добралась до лестницы, побежала вниз. Огонь, пылавший снаружи, освещал ей путь. Мейси ворвалась в кухню, оттуда – в буфетную. В раковине стояло большое ведро для мытья полов. Мейси повернула кран, бросилась искать еще ведра. Вскоре к ней присоединились Фред и его жена.

– Мэри, выводи людей на улицу! Всех прочь из дому! Подними тревогу!

Следующие двадцать минут прошли как в тумане. Мейси и Фред, к которым вскоре присоединились геронсдинцы, разбуженные набатным колоколом, бегали с ведрами туда-сюда, а когда собралось достаточно народу, начали передавать ведра по цепочке. Поначалу казалось, пожар не потушить; будто сам Локи, бог огня и коварства, пляшет среди людей, глумится – то вроде уступает натиску, то вновь велит пламени разгореться. Потом люди стали брать верх, и наконец обугленные, мокрые руины исторгли последнюю струйку дыма.