Низина - Джумпа Лахири

А ему думалось о том, что в Калькутте сейчас снова наступил праздник Дурга-Пуджо. В начале пребывания в Америке Субхаша не угнетало отсутствие праздников, но сейчас отчаянно хотелось домой. Предыдущие два года он примерно в это время получал от родителей посылочку с подарками — национальные одежки, слишком тонкие для жизни в Род-Айленде, куски сандалового мыла, пачки дарджилингского чая.

Он представлял себе, как сейчас по Всеиндийскому радио целыми днями играет «Махалайя». Как в Толлиганге, в Калькутте и по всей Западной Бенгалии люди просыпаются ни свет ни заря, взывают к Дурге, спускающейся с небес на землю со своими четырьмя детьми.

Бенгальские индусы верили — каждый год в это время она приходит погостить к своему отцу Гималаю, оставив на небе своего супруга Шиву. В торжественных гимнах люди воспевали богиню, и историю ее рождения, и оружие в десяти ее руках, — щит с мечом, лук Ваю со стрелами, топор, булаву, морскую раковину-горн, диск Вишну, ваджру Индры, трезубец Шивы, огненное копье и гирлянду из змей.

Но в этом году посылка из дома не пришла. Только телеграмма. Коротенькая, всего из двух предложений, безжизненных и сухих, как опавшая листва: «Удаян убит. Приезжай, если можешь».

Короткие зимние дни и угрюмый пустынный дом, в котором он горевал в одиночестве, — все это он оставил позади, вместе с надвигающимся Рождеством и декабрьскими праздничными приготовлениями.

На автобусе он добрался до Бостона, потом ночным рейсом до Европы. Дальше был второй перелет с посадкой на Ближнем Востоке. И везде ожидания, терминалы, коридоры. Наконец он приземлился в Дели и там сел на ночной поезд до Калькутты.

В поезде от попутчиков он узнал немного о том, что происходило в Калькутте за время его отсутствия. Узнал такое, о чем ни Удаян, ни родители не упоминали в своих письмах. О событиях, о которых Субхаш не мог прочесть ни в одной из род-айлендских газет или услышать по радио в Америке, когда сидел за рулем машины.

Оказывается, к 1970 году события приняли совсем другой оборот. Наксалиты к тому времени окончательно ушли в подполье и выбирались на поверхность только для того, чтобы наносить свои жестокие удары.

Они врывались в школы и колледжи по всему городу, посреди ночи жгли архивы и портреты, повсюду вывешивали красные знамена. Вся Калькутта была обклеена изображениями Мао.

Они запугивали избирателей в надежде сорвать выборы, устраивали на улицах стрельбу из духовых ружей, закладывали бомбы в общественных местах. Из-за этого люди стали бояться ходить в кинотеатры или стоять в очереди в банке.

Потом они придумали себе новые мишени — регулировщиков уличного движения на оживленных перекрестках, богатых бизнесменов, именитых профессоров и даже членов соперничающей с ними партии — КМПИ.

Совершаемые убийства отличались изощренной жестокостью и садизмом, их цель — запугать страну. Жену французского консула убили спящей в своей постели. Был убит Гопал Сен, вице-президент Джадавпурского университета, это произошло в студенческом городке во время вечерней прогулки. На следующий день он собирался выйти на пенсию. Его забили до смерти стальными прутьями и четыре раза ударили ножом.

Они полностью завладели некоторыми районами города, объявив их «красными зонами». В том числе и Толлигангом. В этих районах они устраивали себе импровизированные госпитали и ночлежки. Люди старались обходить стороной эти кварталы. Полицейские начали теперь пристегивать свое оружие к поясам цепями.

А потом произошли изменения в законодательстве, и был объявлен действующим старый закон. Согласно ему, полиция и милицейские дружины имели право заходить в дома без ордера и арестовывать молодых мужчин без предъявления обвинения. В свое время этот закон придумали британцы для противостояния движению за независимость, хотели уменьшить это движение.

После вступления закона в силу полиция начала устраивать кордоны и обыскивать один за другим кварталы города. Опечатывать входы и выходы, вышибать двери, допрашивать молодых мужчин. Вот полицейские и убили Удаяна. Об этом Субхашу было нетрудно догадаться.

Он уже давно забыл, каково это — видеть такое скопление людей в одном пространстве. Носом чувствовать сгущенный запах огромного множества человеческих тел. Он соскучился по южному зною, устав от лютого холода. Но в Калькутте была зима. Люди на перроне — пассажиры, носильщики-кули, нищие, словом, все, для кого вокзал был прибежищем, — кутались в шерстяные шали и носили вязаные шапки.

Встретить его пришли только два человека — младший кузен его отца Бирен Каку с женой. Они стояли возле лотка с фруктами и даже не смогли выдавить улыбки, когда увидели его. Эта скупость приветствия была предсказуема, но он не мог понять, почему после его такого долгого пути, длиной в двое суток, после более чем двухлетнего отсутствия, родители не встретили его сами. Помнится, когда он уезжал, мать обещала — они будут встречать его как героя, повесят ему на шею цветочные гирлянды, когда он сойдет с поезда.

Именно здесь, на этом вокзале, Субхаш последний раз видел Удаяна. Тогда брат приехал отдельно от родителей и остальных родственников, явился, когда все уже были в сборе на перроне, Субхаш сидел в вагоне, уже попрощавшись со всеми. Тогда-то Удаян и показался в его окошке.

Он просунул тогда в окно руку, дотронулся до плеча Субхаша и сжал его, потом легонько похлопал его по щеке. И получилось так, что в последний момент они оказались в окружении этой огромной толпы.

Удаян тогда достал из своей учебной сумки какие-то незрелые зеленые апельсины и всучил их Субхашу, чтобы тот съел по дороге.

— Постарайся не забыть нас окончательно, — напутствовал его Удаян.

— Ты присмотришь за ними? — спросил Субхаш, кивнув на родителей. — Дашь мне знать, если что-нибудь случится?

— А что может случиться?

— Ну, тогда если тебе что-нибудь понадобится.

— Ты лучше все-таки возвращайся, вот и все.

Удаян был совсем близко, просунувшись в окошко, держал руку на плече Субхаша, и больше ничего не говорил, пока не раздался гудок. Мать заплакала. Даже у отца глаза увлажнились, когда поезд тронулся. А Удаян стоял среди них, улыбался с задранной высоко рукой и не сводил глаз с все удаляющегося Субхаша.

* * *

Когда они переехали Хоурский мост, было еще темновато. Базары на этой стороне только-только открывались. Тротуары вокруг торговцы заставили корзинами со свежими овощами. Они ехали через центр по Чорингхи к Дэлхауси. В городе, можно сказать, не было ничего и было все. К тому времени, когда они пересекли Принц Анвар-шах-Роуд и добрались до Толлиганга, день уже разгорался во всю силу.

Улицы выглядели все такими же, какими он их запомнил: кишащие велорикшами, бьющие по ушам пронзительными, словно кряканье вспугнутой гусиной стаи, звуками клаксонов. А уличные пробки здесь были уже совсем другие — как в пригороде, не как в центре. И здания здесь были ниже, и стояли они не так тесно друг к другу.