Пыль на трассе - Алистер Маклин

баре, и я взглянул на часы — решил, может, пригодится для полиции. Было ровно двенадцать минут шестого. За такое время он не мог уйти далеко.

— Где он сейчас?

— В своем номере.

— А что же вы тогда…

— С ним доктор. Нас он выгнал.

— Меня, — уверенно предсказал Макалпин, — он не выгонит.

И оказался прав. Пять минут спустя первым из номера вышел доктор, а еще через пять минут — Макалпин, глубоко обеспокоенный, глаза его метали молнии. Он зашагал прямо к себе в номер.

Когда появился Харлоу, Траккья, Нойбауэр и Рори сидели в вестибюле за столиком у стенки. Если он их и заметил, то не подал виду, прошел прямо к лестнице. Раз-другой он едва заметно улыбнулся в ответ на заискивающие или почтительные улыбки, в целом же лицо его, как обычно, оставалось непроницаемым.

— Надо признать, — заметил Нойбауэр, — что в особом жизнелюбии нашего Джонни не упрекнешь.

— Да уж куда там. — Не сказать, что Рори эти слова прорычал, ибо этому искусству еще не обучился, но пройдет год-другой, и… — Если что, он и свою родную бабушку…

— Рори. — Траккья предупреждающе поднял руку. — Твоя фантазия чересчур разгулялась. Ассоциация гонщиков «Гран-при» — организация солидная. Общественность относится к нам с уважением, и мы совсем не хотим, чтобы о нас думали плохо. Мы, конечно, рады, что ты готов нам помочь, но от таких безответственных разговоров пострадать могут все.

Рори бросил хмурый взгляд на одного гонщика, потом на другого, поднялся и с непреклонным видом зашагал прочь. Нойбауэр сказал почти с грустью:

— Боюсь, Никки, что нашего молодого смутьяна ждут исключительно болезненные минуты.

— Ничего ему не сделается, — возразил Траккья. — Как и нам с тобой.

Однако пророчество Нойбауэра подтвердилось с пугающей быстротой.

Харлоу закрыл за собой дверь и взглянул на распростертую фигуру Даннета, все его раны и ушибы тщательно и квалифицированно обработали, но лицо выглядело так, словно он попал в страшнейшую автомобильную катастрофу. Лица практически не было видно — либо синяки, либо разнообразные полоски пластыря, нос удвоился в размере, правый глаз совершенно заплыл и переливался всеми цветами радуги, на лбу и верхней губе красовались швы. Харлоу сочувственно и как-то даже небрежно прищелкнул языком, сделал два бесшумных шага к двери и распахнул ее настежь. Рори буквально упал в комнату и растянулся во весь рост на роскошных мраморных плитах отеля «Чессни».

Не говоря ни слова, Харлоу склонился над ним, сгреб в горсть густую шевелюру Рори и рывком поставил его на ноги. У Рори тоже не нашлось слов, он лишь отчаянно и пронзительно завизжал от боли. Продолжая хранить молчание, Харлоу крепко схватил Рори за ухо и повел его по коридору к номеру Макалпина, постучал и вошел туда, волоча за собой Рори. По лицу несчастного парня катились слезы боли. Макалпин, лежавший на кровати поверх покрывала, приподнялся на локте. Он был готов возмутиться, увидев столь жестокое обращение с сыном, но, вглядевшись в Харлоу, решил подождать.

— Я знаю, — сказал Харлоу, — что сейчас мои акции в команде «Коронадо» не очень высоки. Я знаю также, что он — ваш сын. Но если этот негодник будет подслушивать за дверьми комнаты, в которой я нахожусь, я здорово надеру ему уши.

Макалпин взглянул на Харлоу, потом на Рори, потом снова на Харлоу.

— Не верю. Не желаю верить. — Голос звучал глухо, без убежденности.

— Верить или нет — дело хозяйское. — Харлоу уже успокоился, надел привычную для себя маску безразличия. — Но Алексису Даннету вы поверите. Идите, спросите его. Я был в его комнате, а потом взял и открыл дверь — немного неожиданно для нашего молодого друга. Он так на нее навалился, что упал и растянулся на полу. Я помог ему подняться. Взяв за волосы. Поэтому в глазах у него слезы.

Макалпин снова взглянул на Рори, на сей раз родительского тепла в его глазах не было.

— Это правда?

Рори вытер рукавом глаза, угрюмо уставился на концы своих туфель и благоразумно промолчал.

— Я сам с ним разберусь, Джонни. — Макалпин как будто не был сильно расстроен или разгневан, он просто безумно устал. — Извини, если тебе показалось, что я усомнился в твоих словах, — это не так.

Харлоу кивнул, вышел и вернулся в комнату Даннета, запер за собой дверь, затем под молчаливым взглядом Даннета принялся тщательно обыскивать номер. Через несколько минут, видимо, не удовлетворившись результатами поисков, он перебрался в соседнюю ванную комнату, на полную мощность включил воду в раковине и душе, после чего вернулся в номер, оставив дверь широко открытой. Даже самому чувствительному микрофону трудно с достаточной четкостью уловить звук человеческого голоса на фоне бегущей воды.

Не спрашивая разрешения, он обыскал одежду Даннета, в которой тот подвергся нападению. Положив ее на место, он взглянул на разорванную рубашку Даннета и белую полоску на загорелой кисти — часов не было.

— Тебе не приходило в голову, Алексис, — спросил Харлоу, — что кое-кто не в восторге от некоторой твоей деятельности, и эти люди пытаются охладить твой пыл?

— Остроумно. Очень остроумно. — Голос Даннета по понятным причинам звучал так глухо и неразборчиво, что меры предосторожности против подслушивания были явно излишни. — Почему им было не охладить мой пыл навсегда?

— Только дураки идут на убийство без крайней необходимости. А мы имеем дело не с дураками. Хотя кто знает, что нас ждет впереди? Ладно. Значит, бумажник, мелочь, часы, запонки, полдюжины твоих авторучек, ключи от машины — в общем, подчистую. Похоже, орудовали профессионалы, а?

— Черт с ним, со всем этим барахлом. — Даннет выплюнул сгусток крови в бумажную салфетку. — Кассета пропала — вот главное.

Харлоу, поколебавшись, негромко прокашлялся.

— Скажем так, ее нет на месте.

Единственным местом на лице Даннета, сохранившимся в целости и сохранности, был левый глаз; на секунду в нем мелькнуло удивление, потом он воззрился на Харлоу с крайней подозрительностью.

— Как тебя прикажешь понимать?

Харлоу смотрел куда-то вдаль.

— Алексис, мне перед тобой немножко неудобно, но кассета с отснятым материалом лежит в гостиничном сейфе. Та, которую заполучили наши друзья — которую я дал тебе, — липа.

Избитое и искромсанное лицо Даннета, насколько можно было судить, начало темнеть от гнева; он попытался сесть, но Харлоу мягко и вместе с тем решительно заставил его опуститься на подушки.

— Не кипятись, Алексис, — попытался успокоить его Харлоу. — А то еще себе навредишь. Тебе ведь и так пришлось не сладко. Они меня засекли, и мне надо было как-то снять с себя подозрения, иначе мне крышка — хотя, бог свидетель, я и подумать не мог,