Олег Даль. Я – инородный артист - Наталья Галаджева

Он сказал, что хочет снять фильм. Как интересно он говорил о своих сюжетах. Совершенно неординарные мысли очень зрелого и грустного человека. В нашу последнюю встречу он мне сказал мрачно: «Я опять вернулся в театр». Мог бы этого и не говорить. Но почему-то сказал. Может быть, опять потому, что нас в том 1963-м соединила судьба, и ему нужен был рядом свой человек?

Чем питался Даль, не знаю. И вообще, ел ли он? И если ел, то что и когда? Не видела ни разу. Он держался, казалось, одним воздухом. Откуда брались силы на спектакль, на съемку? Загадочный актерский организм! Конечно, конечно, профессия актер – это аномалия. Профессия, которая не поддается никаким законам, режимам, кардиограммам, протоколам… Даль – артист! И этим все сказано. Испытывал ли он приступы отчаяния? Не знаю. Ведь отчаяние бывает, когда рушатся иллюзии. По моему ощущению, у Даля иллюзий не было изначально. У двадцатитрехлетнего тонкого мальчика очень редко были счастливые глаза. Наверное, режиссура была его тайной последней надеждой. Значит, надежда была. Ведь режиссура – это все-таки свобода? А когда уходят одно за другим чувства, надежда уплывает последней. А там уже вроде как и нечего делать на свете.

Олег был в стороне от зависти к чужому успеху, громким именам: в фильме «Тень» его окружали одни звезды. А о лицемерии и подхалимаже за ролишку, за улыбочку режиссера и говорить нечего. Он светился, когда аплодировали его коллеге. Я ему очень верила. Он был искренне счастлив, что я выкарабкалась из безвоздушной жизни. И он мне, как мог, это показывал. Он знал, что мне это нужно. И что мне очень важно понимать это. И именно от него.

Кто видел Даля только в спектаклях и киноролях принцев и королевичей, тот не знает Даля. В Печорине? Да, это Даль. Лермонтова читал Даль. Пушкина читал Даль. Восполнял, дописывал, доигрывал недопетое, недоигранное. Даже не в такой уж выигрышной, хрестоматийной роли Васьки Пепла в пьесе Горького «На дне» он так страстно летел, что «облетел», кажется, многих.

А когда из-под запрета появился на телеэкранах «Отпуск в сентябре» В. Мельникова, Даля уже не было на свете. Он так и не дождался своего успеха в этой роли.

Вечером я одна села у телевизора. Отключила телефон. Ни видеть, ни слышать никого не хотелось. Не отрываясь, смотрела на Олега. Боже мой, какое трагическое ощущение невозможности, а может, и нежелания поправить судьбу… Сколько же в нем накопилось. Его драмы хватило бы на многих.

Два Даля… Трубач исполняет Диззи Гиллеспи «Импровизацию в миноре». Но та минорная импровизация получалась у Даля самой мажорной, самой светлой. Олег всегда смягчал букву «с», и у него получалось не «Гиллеспи», а «Гиллесьпи». Он играл импровизацию «Гиллесьпи», изогнувшись, как «Девочка на шаре» Пикассо. Шар катился и катил его по жизни, где он все заранее предвидел, понимал и… понимал, что изменить ничего не в силах. Единственное, к чему он летел, – свобода – доставалась ему с огромными трудностями и осложнениями в жизни. Даль никогда не гримировал своего лица. И в последней картине он тот же, высокий, тонкий, мудрый, молодой, в глупых шароварах со штрипками на груди, как у детей, стоит один, в пустой квартире. Своим умным пронзительным взглядом смотрит в окно. Худая спина Олега; балкон, на котором стоят и лежат пустые бутылки и виден серый, заброшенный, заваленный мусором, железками двор. О чем он думал? Это знал только один он. Все же Олег Даль был загадкой. Может быть, именно поэтому его любили и понимали очень тонкие зрители. А бурный массовый успех обошел. Я думаю, что Олег в своих некоторых работах опередил время. Потому он будет интересен всегда.

Кончился фильм. И надо было… В общем, надо было как-то продолжать жизнь. Я умыла холодной водой лицо. Кипятком отогрела руки. Потом включила телефон, чтобы ворвалась жизнь. И тут же раздался звонок. Звонил Юра Богатырев. Последние несколько лет мы часто звонили друг другу. Он рыдал! Он захлебывался! Столько эмоций, столько признаний! Ему! Друг другу! Признания в любви, в уважении, в преклонении! Эти страстные признания, диалоги и рыдания могут кому-то показаться ненормальными. Актер – это болезнь. И если живешь честно, болея, пропуская через себя все несправедливое, то боль в сердце опережает движение разума. Ах, эти слезы, нервы, переутомления, депрессии, бессонницы… Ну что ж, тогда бывают и летальные исходы.

«У меня впечатление, что, начиная с определенного возраста, у людей здесь, по крайней мере, в театральной среде, исчезает импульс к продлению жизни», – это слова английского режиссера Питера Брука, который побывал у нас в стране с короткими визитами.

Олег Даль. Его не стало в сорок лет. А 4 февраля 1989 года – сообщение: «На сорок втором году жизни скоропостижно скончался Юрий Георгиевич Богатырев…»

Олег Табаков. Памяти «незваного друга».

Не пришедшийся ко времени.

Москва. Март 1996 г. Литературная запись Н. Васиной.

Приложение. РГАЛИ.

Примечание – А. Иванов.

ПАМЯТИ «НЕЗВАНОГО ДРУГА»

Когда уходят из жизни люди старше тебя, с этим как бы смиряешься – закономерность природы… Когда уходят люди, которые тебя моложе, это воспринимается как несправедливость.

Я помню Олега Даля еще студентом Театрального училища имени М. С. Щепкина. Уже тогда видна была в нем удивительная причастность ко времени, которую, порой, и выразить-то бывает чрезвычайно трудно.

В ролях, которые он играл, будь то роли в фильмах о войне («Женя, Женечка и «катюша», «Хроника пикирующего бомбардировщика» и «Мы смерти в лицо») или в, казалось бы, вовсе вневременной «Старой, старой сказке», в шекспировском «Короле Лире» или «Плохом хорошем человеке» (экранизации чеховской «Дуэли»), он был посланцем своей эпохи.

Актерская судьба складывается из ролей, которые актер играет, из авторов, с которыми его сводит жизнь, выбор режиссеров.

Олег Даль играл разные роли, иногда в драматургии несовершенной, но его художественная натура часто брала верх над наивностью материала и рождала настоящую поэзию, настоящую правду искусства.

Олег Даль жил неблагополучно, если понимать благополучие как уравновешенность, самоуспокоенность. Сама его устремленная вверх фигура – тонкая, ломкая – рождала ощущение тревоги.

Стабильность, душевная «остойчивость», как говорят кораблестроители, была, казалось, противопоказана и самому Далю и его героям на сцене и на экране.

Как прекрасно играл он Ваську Пепла в спектакле «Современника» «На дне»! Худо, дрянно, сволочно складывалась жизни Васьки, но так страстно желал он приобщиться к красоте, что вся роль была как вскрик, как предощущение новой жизни.

А рядом – совсем иная работа: сэр Эндрю Эгьючик в «Двенадцатой ночи». Как много радости привнес Даль в эту работу! Ах, как он взахлеб играл эту роль!

А его Шут в «Короле Лире»! Сам факт выбора на эту роль – не есть ли он высшая оценка неповторимой актерской индивидуальности, данная выдающимся режиссером. Он оправдал выбор Козинцева.

И теперь вот думаешь с болью: сколь много он бы мог сделать, каким он был умелым и разнообразным актером!