Все мы врём. Как ложь, жульничество и самообман делают нас людьми - Бор Стенвик

— Нет, — сказал я, — тебе пора спать. Быстро в кроватку!

Она посмотрела на меня и покачала головой.

— Кака, — пролепетала она и показала на подгузник.

Я раскусил ее хитрость на лету и сперва даже испытал гордость за моего изобретательного ребенка. Это была ее первая ложь. Она едва успела сказать первое в своей жизни слово, как тут же попыталась меня обхитрить — и все это лишь затем, чтобы подольше не ложиться спать. Сознательно ли она это сделала, сказать сложно. Возможно, она просто неосознанно попыталась воспроизвести ситуацию, в которой, как она помнила, ее доставали из кроватки. И тем не менее я сразу же подумал: «Да ты хитришь! Молодец, попытка засчитана!»

Дочка стала еще больше напоминать обычного среднестатистического человека. Она сделала шаг в сторону стандартного акта коммуникации, в котором задействуются язык, понятия и утверждения. Ее ложь — пусть даже и неосознанная — стала началом бесконечного путешествия по двум мирам, миру слов и миру понятий. Миры эти соотносятся друг с другом, но только отчасти, оставляя пространство для множества дополнительных смыслов. Может статься, через двадцать лет я буду сидеть у нее в гостях, и дочь воскликнет: «Ой, совсем забыла! Мне же нужно срочно забрать вещи из химчистки!» И это будет правдой, но сообщит она об этом лишь затем, чтобы побыстрее меня выпроводить. Или она вдруг скажет: «Ух ты, ну и темнотища на улице!» — просто потому, что устала и ей хочется, чтобы я поскорее ушел. Наши будни полны высказываний, цель которых отличается от содержания самого высказывания.

В эссе «После Вавилона» философ Джордж Стайнер доказывает, что ложь — ключевое понятие цивилизации и языка. В логике и философии, берущих начало в трудах христианских стоиков, ложь определяется как нечто неистинное, «то, что не является фактом», и считается обратной, теневой стороной языка. Древние философы и мыслители мечтали о создании ясного и прозрачного языка, который служил бы для изложения истинных фактов и достоверной информации. Но, по мнению Стайнера, воротить эти мечты можно лишь на семинарах по логике и лингвистике. В реальности же мы находим языку самое разное применение: он служит нам, чтобы строить догадки, создавать образы других и свой собственный, выражать намерения, вступать в альянсы, проявлять интерес или оскорблять друг друга.

И конечно же, язык позволяет нам создавать альтернативные версии действительности, то есть выполняет функцию, названную психологом Николасом Хамфри «креативным интеллектом». Вероятнее всего, эта функция сформировалась в древние времена на основании общественной роли языка. Людям нужно было строить предположения и обсуждать возможное развитие событий. И они рассуждали так: что нас ждет на соседней горе? Плодородные пастбища или невыносимый холод? Они придумывали ситуации и прогнозировали их вероятность. Возможность оценивать развернутую несуществующую реальность позволила людям контролировать реальность существующую.

Умение представлять несуществующее становится частью индивидуального сознания, поэтому необходимо признать, что у каждого из нас имеется целый арсенал подобных сценариев. Мы придумываем более или менее правдоподобные альтернативы благодаря нашей способности прогнозировать чужие мотивы. Такая придуманная действительность не является ложью, однако она неистинна.

Стайнер рассказывает, каким образом философы последних столетий пытались вывести законы истинных утверждений. Немало сил было потрачено и на обсуждение языковых головоломок — таких, например, как «нынешний король Франции лыс». Современные мыслители старались установить, являются ли подобные высказывания искажением истины. Гипотетические и фиктивные утверждения считаются отклонением. Однако, утверждает Стайнер, считать отклонением любое неистинное высказывание будет ошибкой, ведь язык действительно позволяет сказать все, что угодно.

Итак, неправды у нас в запасе намного больше, чем истинных фактов. И согласно Стайнеру, нам следует относиться к неправде более терпимо, перестать называть ее ложью и придумать особое название — например, другость. Ведь в действительности людьми нас делает именно способность рассуждать о несуществующих вещах. Животные тоже умеют вводить друг друга в заблуждение и утаивать информацию, но лишь человек способен воспроизводить альтернативные высказывания. Так, например, на вопрос «Где озеро?» можно ответить: «Сверни влево и пройди пятьдесят метров». А можно и сказать: «Не ходи туда, там полно скорпионов!»

По мнению Стайнера, корни нашей креативности, а следовательно, и нашей свободы, кроются в навыке создавать альтернативы. Мы можем представлять другую жизнь, не похожую на нашу собственную, и иное общество. Если истина лишь отражает действительность, ложь способна создавать новые возможности. Конечно, если утверждение неистинно, оно не всегда ложно — так, к примеру, фантазии и теоретические выкладки ложью назвать нельзя, потому что их целью не является ввести кого-либо в заблуждение. Тем не менее можно наверняка утверждать, что все это явления одного порядка. Сложно представить себе мир, в котором существуют фантазии, но не существует лжи, и наоборот. И едва ли нам самим понравился бы мир, начисто лишенный выдумки.

Английский дипломат Генри Уоттон сформулировал предназначение дипломатии следующим образом: «Посол — это честный человек, посылаемый за границу, чтобы лгать ради блага отечества». Более современные политики, такие как Черчилль и Рейган, тоже полагали, что порой ложь во внешней политике государства бывает просто необходима, а после Карибского кризиса Артур Сильвестер, одна из центральных фигур в администрации президента Кеннеди, сказал: «На мой взгляд, при угрозе атомной войны правительство имеет абсолютное право лгать ради собственного спасения».

Когда на карту поставлено благополучие многих стран и ни одно государство не соблюдает в полной мере международные законы, вовсе не удивительно, что дипломатические переговоры нередко считаются лживыми и неискренними. Пессимист Томас Гоббс был убежден, что принудить людей к честности может лишь властный авторитарный правитель. Той же точки зрения придерживался сперва и американский политолог, профессор Чикагского университета Джон Миршаймер. Обнаружив, что международный политический обман — явление малоизученное, он решил подробнее исследовать подобные виды лжи.

Над этим проектом Миршаймер работал с другими историками, которые сначала тоже не сомневались, что в истории найдется немало примеров политического обмана. Однако, к их общему изумлению, предположения не оправдались. Самое удивительное открытие, о котором Миршаймер рассказывает в книге «Почему правители лгут» (Why Leaders Lie, 2010), заключается в том, что на самом деле главы государств довольно редко обманывают друг друга.

Политические лидеры тоже относятся к своим зарубежным коллегам с определенной долей недоверия и нередко ставят честность друг друга под сомнение. «Доверяй, но проверяй», — сказал Рональд Рейган о международных переговорах. Миршаймер утверждает, что именно недоверие уменьшает количество лжи. Даже если одна сторона попытается солгать, маловероятно, что другая сторона примет эту ложь за чистую монету и не потребует доказательств. А чем крупнее ложь и важнее тема, тем сложнее бывает лгать — и тогда ложь становится невыгодной.