Путь Акогаре. Том 2 - Александр Адамович

ощутил: как волна разбивается у ног, как ноздри наполняются солёным запахом моря и песка — только глаза, казалось, подводили. Всё вокруг походило больше на мазки кровью по бумаге — рисунок, чем реальность.

Значит, Урагири видел мир именно так?

В буйстве образов, и всего лишь одним цветом — засохшей крови на бумаге. Всё моё естество наполнилось странным чувством отвращения, видать, это же переживал живописец во время творения. Отвращение к себе и своим работам, но почему? Почему Урагири ненавидел то, чем зарабатывал? Лицезреть вид вольно текущей воды можно бесконечно, но одна мысль влачила меня в сознание, не давал покоя — выводила из ступора: где Тэгами и Хоккори. Или каждому из нас видится свой сон — своя часть его воспоминаний?…

Поток накрыл меня, прервав рассуждение.

Пейзаж сменился изображением шумного города и книжной лавки в самом его центре, где люди раскинулись не больше, чем неряшливыми пятнами, среди которых чёткими были только две фигуры — мужчина и женщина. Дама очень воодушевлённо расспрашивала второго, а тот, смущаясь, почёсывал затылок.

— Ваша последняя повесть, Урагири-сан, невероятна! — образ девушки выведен округлыми формами, он чувствует что-то приятное к ней, хоть толком и не знаком.

— Редко меня хвалят как писателя, для общества я — Гакёдзин, — хоть парень и светился улыбкой, но внутри его терзало нечто: пока неясное, но определённо злое, — Приятно слышать.

— Неужели вам не нравится заниматься живописью?

— Это моя работа, — ответил он холодно, — Мой заработок, мой рис. Картины нужны только для того, чтобы издавать текста.

— Я слышала, что рассказы плохо продаются, но неужели это правда?

— «Неужели», — напряжение в нём росло, ещё немного и, кажется, автор накинется на горе-почитательницу.

— Разве слава художника не помогает продвигать текста?

— Заткнись, — процедил сквозь зубы писатель, — Ты не поймёшь… Никогда не поймёшь как мне. Да, ты читаешь мои книги, но это часть, осколок… — эмоции нарастали, — Иди к дьяволу! К демонам! Хватит судить! — отвернулся, и устремился прочь.

— Я не хотела вас задеть! — растерянно крикнула вслед читательница.

Урагири уже не слушал. В висках пульсировала ярость. Прямо за лавкой было место, где он писал картины. Без подготовки юноша выхватил нож, провёл им вдоль руки, скривился от боли и зашипел, но таки выдавил в банку достаточно «краски», остатки вытер об пергамент, заложив основу будущей картины. Так и родилась волна, в которой я побывал изначально. Движения мастера не были чёткими, кистями он ударял по работе, будто отбивая ритм по тайко. Столько эмоций от короткого, в сущности, диалога, больная тема?.. Ответ в помещении, схожих работ тут пруд пруди, вместе с окровавленными ножами и повсеместными красными пятнами.

Мало какой трудяга настолько же отдавался делу, как Урагири. Его тело принадлежало пергаменту: тому, что должно на нём родится — ураган ощущений и ни одного приятного.

В комнату вошёл незнакомый мужчина.

Сначала переполошился, но потом понял, что я всего лишь бесплотный дух, наблюдающий за ожившими картинами прошлого.

Хм, значит, и перемещаться могу свободно?

Выглянув обратно на улицу, увидел тех, кто пришел с мужчиной, вернее: почитательницу Урагири и маленького ребенка, которого она заботливо прижимала лицом к груди, повторяя: «Ты же пьян, Рюу, зачем полез туда».

Ребёнок отчётливо напоминал Кена!

Вот как познакомились мать и будущий любовник, через неудачную попытку поговорить с любимым автором.

— Ты на мою жену наорал? — а в покоях художника нарастало напряжение, отец Кена «защищал» честь жены в пьяном угаре.

— Вовсе нет, — Урагири старался держаться спокойно, — Если я чем-то её задел, прошу прощения, — от былой злобы не осталось ни следа.

— Одним извинением тут не отделаешься, — продолжал Рюу, — Она после каждой поездки в город книжками этими дом наш забивает, а ты, наглец, что? — для пьяного человека, он разговаривал достаточно складно.

К удивлению, отец Кена был сильно похож на моего, только грубое лицо первого не украшалось острыми усами, режущими щеки, а, наоборот, кудрявая борода Рюу извивалась у груди. В остальном, они как братья — широкоплечие медведи. Может, такие габариты, как раз, позволяли переносить бочки выпитого алкоголя, удивительно, но если вспомнить рассказы младшего Кё, он даже так умудрялся им злоупотреблять.

— На мою женщину никто не имеет права орать, — подойдя к банке с «краской», мужчина окунул туда руку и не думая измазал волну, после прошёлся по остальным произведениям, ловя на себе взгляд Урагири, который не решался противостоять обидчику, а только удивлённо хватал воздух ртом, — Не защищаешь свою мазню, какой же ты творец после этого?

Я начинаю понимать почему отец Кена был убит этим юношей. В любом случае, тут не правы все и крайне занимательно будет увидеть то, как потом сойдутся мать с художником, на лицо у них уже есть общий «враг».

— Покиньте, пожалуйста, помещение.

— Покину, — Рюу последним мазком испоганил голубое кимоно юноши, — и чтобы тебя больше рядом с ней не было.

О характере Урагири можно сказать многое — прямые унижения стерпел, работы дал испортить незнакомому человеку. А изначально вообще злость сорвал на женщине, и после — на самых работах.

Можно, но я здесь не для этого.

Нашей задачей было найти где и как горе-автора убил Кен, а не просматривать сцены из его жизни. Признаюсь, что на самом деле они достаточно интересные и дают понять историю моих спасителей через лицо их связывающее. Ну, коль не могу повлиять на то, что показывают, буду внимательно наблюдать.

Тем временем, Рюу на улице встретила обеспокоенная семья, он только отмахнулся, пробурчал: «Разобрался», — и повел троицу в неизвестном направлении. Жаль, но в воспоминаниях Урагири дельно не понаблюдаешь за другими людьми.

Следующая сцена.

Вновь рабочее место.

Урагири шатался по комнате, что-то бурча себе под нос. Из того, что удалось разобрать, стало ясно — он продумывал постановку сюжета, действия персонажей, отыгрывал диалоги, в общем, занимался писательскими «таинствами». Сей процесс, в отличии от написания картин, увлекал юношу настолько, что он почти не замечал, как проходит время. Но, как некстати, его прервали, в помещение вошла Харуко с охапкой гостинцев.

— Урагири-сама, добрый день, — осторожно начала девушка, — Я пришла извиниться за произошедшее.

— И тогда он вопит: «Я ненавижу себя!», — сжимая кулак от злости, что пронимает его насквозь… Ах, да! Это ты… — писатель стрельнул недоверчивым взглядом, — Проходи, я заварю чай.

— Чай? — засмущалась девушка.

— Я сорвался во время нашей встречи, упустил возможность познакомиться — собираюсь компенсировать. Ты поняла мои текста, а значит, должно быть, близка мне по духу.

— Будто бы я одна такая… — продолжала краснеть Харуко.

— Поверь, одна. За последний год-два ты единственная, кто