Базилика - Уильям Монтальбано

Небо было затянуто дождевыми тучами, когда несколькими часами позже я позвонил в дверь Ивановича. Он открыл. На Ивановиче была старомодная майка и обвисшие брюки. Волосы и его огромная черная борода дико топорщились во все стороны, но глаза не казались сонными. Они всегда были бодрыми.

— Пол, какой приятный сюрприз. У меня в календаре записано, что ты должен прийти в пятницу, в два часа дня, а ты пришел в понедельник после полуночи. Время летит, как говорится. Заходи, выпьем чего-нибудь.

После разговора с папой я не мог спать. Я чувствовал, что нервы на взводе и напряжение растет. Такого со мной давно не происходило, но я до сих пор плохо сплю.

— Ну, рассказывай, Пол, — сказал Иванович, пригубив водку, которую он налил в стакан из бутылки, только что взятой из морозилки. Я рассказал ему об убийстве, о папе и о кое-каких душевных метаниях. Иванович знал многое из моей истории. Он был одним из небольшого числа людей в Риме, знавших обо мне и Треди. Он знал, потому что благодаря Треди я свалился однажды на него бесформенной грудой, осколок за осколком.

— Значит, ты беспокоишься о безопасности папы из-за того, что случилось в Майами и о чем ты не хочешь рассказывать. И одновременно с этим тебе впервые за многие годы, скажем так, не нравится перспектива участия в расследовании насильственной смерти.

Иванович умел с помощью нескольких аккуратных предложений успокоить все что угодно, от легкого замешательства до полного отчаяния. Я представил, как он аккуратно добавляет новую запись в файл, где у него хранятся сведения о Поле-Шалтае-Болтае. Я уже не раз решал, что однажды загляну к Ивановичу, когда его не будет дома, и прикреплю магнит к его компьютеру.

Я сказал:

— Где-то так, более-менее. И еще меня совершенно не интересует нумерология.

— Это, по крайней мере, верный признак активного умственного здоровья. С другой стороны, плохо, что ты не хочешь поговорить о Майами. А что касается убийства, то вполне естественно, что тебя встревожило расследование этого преступления: оно может вернуть тебя к прошлому опыту, который ты по определенной причине хочешь забыть.

Он смотрел на меня, оценивая.

— Думаешь, будет лучше, если я позвоню папе и скажу ему, что я — мы оба — думаем, что с твоей стороны это будет неразумным поступком?

Да, он был прав. Но также и ошибался.

— Я хочу расследовать это дело, разве не ясно? Треди — мой друг. Я ему нужен, и я хочу ему помочь.

Иванович рефлекторно потянул себя за бороду.

— Я понимаю, Пол, но в конце жизни каждый человек несет ответственность за свое собственное спасение. И папа, и обыватели вроде нас. Разницы нет.

Я немного подумал над этим.

— Дело в том, Майкл, что я действительно этого хочу. Может, даже не ради Треди. Может, я хочу сделать это ради себя. Но я боюсь того, что может произойти, если я вмешаюсь. И если не вмешаюсь — тоже. Останусь ли я здесь, останусь ли я братом, если справлюсь? И смогу ли остаться, если у меня ничего не получится?

— Ну, тогда совсем другое дело, не так ли? Ты должен спросить себя, сможешь ли ты, Пол, сделать это без риска. Справишься ли ты? И не придется ли нам начинать все сначала?

— А ты как думаешь?

Он улыбнулся.

— Вопросы задают психиатры, Пол. А отвечать должен ты.

Позже я медленно возвращался через город. Тибр купался в лунном свете, город жил в своем древнем и одновременно молодом ритме. Рим — город, не похожий ни на один другой и одновременно такой же, как все остальные города; в час испытаний и страха он перестает походить на фигуру в белой мантии и становится неприветливым и чужим. Клубы гудели, молодежь в крошечных машинах поддразнивала вялых дорожных полицейских, проносясь мимо дремлющих руин империи.

Посреди этого бурлящего водоворота общежитие колледжа святого Дамиана стояло во мраке и тишине: будущее церкви благополучно спало в своих постелях и видело невинные сны, положив обе руки поверх одеял. Мне было интересно, вернулся ли тот семинарист-британец и станет ли он благодаря этому вечеру, проведенному вне стен общежития, хорошим священником или его очень скоро отчислят.

А я?

Какое место я занимаю среди недоучек, что барахтаются в римских водоворотах? Все эти писатели-графоманы, актеры-заики, спивающиеся журналисты, посредственные художники, безработные бизнесмены, танцоры с плоскостопием и преподаватели античных языков с отвратительным знанием греческого и латыни? Я их товарищ по несчастью, вор-неудачник, который одевается как священник, тогда как его разум развлекается с чертями.

Как и большинство священников, Лука Карузо был аккуратным человеком. Как и я, коли на то пошло. Общим у нас было еще то, что мы оба жили за пределами Ватикана, а не на его территории. Ватикан полон священников, что естественно, но немногие из них живут на его ста восьми акрах; эта привилегия сохранилась за папами, главными кардиналами и прочими официальными начальниками. Не все прошли отборочный тур, но ничего страшного в этом нет. В конце концов, церкви, которая напрямую управляла Римом на протяжении веков, до сих пор принадлежит внушительное количество дорогой городской недвижимости.

Последнее время монсеньор Карузо жил в резиденции для священников в восьми кварталах от Ватикана, довольно близко, так что на работу он мог ходить пешком. Наверное, в штаб-квартире самой распространенной мировой религии есть сотни две мест, подобных этому, и все они выглядят одинаково: общая кухня, в которой обычно толкутся толстые монахини или светские безработные; комната отдыха с большим цветным телевизором и массой споров по поводу того, какой канал он должен показывать; общие ванные комнаты, размещенные через промежутки вдоль длинных темных коридоров, напоминающих старые монастыри или скупые частные школы.

Священники жили в комнатах, которые по сравнению со средневековыми кельями представляли собой эхо космической эры. В комнате Карузо стояли жесткая узкая кровать, письменный стол, телефон, гибрид стенного шкафа и шкафа для посуды, книжный шкаф и аккуратная папка с надписью «Корреспонденция», в которой, по-видимому, большей частью хранились письма личного характера. Также в комнате я обнаружил ноутбук, ровную стопку глянцевых брошюр, содержание которых на первый взгляд колебалось между католическим фанатизмом правого толка и антисемитизмом, и пачку порнографических журналов под матрасом.

Комната Карузо была до противного обычна и мало что сообщала о своем владельце. Не было ни предсмертной записки — поддельной или настоящей, ни любовных писем, ни пылкого дневника. Не было номеров телефонов или других записей, сделанных наспех на желтых страничках отрывного настольного календаря. Я решил взять с собой календарь, а также компьютер и дискеты. Может, захватить порнографические журналы? Зачем пачкать репутацию мертвого священника? Религиозные брошюры были на английском языке и довольно потрепанные. «Радар» было написано на первой странице. А ниже: «Официальное издание „Общества священных ключей“». Брошюры принадлежали одной из консервативных, воинствующих групп католиков. В Ватикане их больше, чем лоббистов в Вашингтоне. Я засунул одну из брошюр вместе со всем остальным в компьютерный портфель Карузо и покинул комнату покойного, после чего собирался сесть на автобус и отправиться домой, в колледж святого Дамиана.