Жена - Мег Вулицер

Его отправили в школу-интернат для умных проблемных детей – одну из тех, где повсюду можно было поваляться на подушках, учеников сажали в круг, чтобы те поделились своими эмоциями, а психотерапевтов было больше, чем учителей. Там Дэвид вел себя тише воды, ниже травы, закончил школу первым в классе и каким-то чудом поступил в Уэслианский университет – Джо потянул за ниточки и что-то им пообещал. Но его не хватило и на четыре семестра; на втором курсе в Нью-Йорке, во время весенних каникул, в баре в Ист-Виллидж он угрожал человеку канцелярским ножом, и его посадили. Когда мы пришли его навестить и говорили через стекло в переговорной, Дэвид нервничал, казался возбужденным и стыдился, что родители пришли к нему в тюрьму. Джо спросил, как его угораздило, а Дэвид решил, что он на самом деле имеет в виду «как тебя угораздило поступить так со мной?»

– Как меня угораздило? – повторил он. – Что это за вопрос такой?

– Разумный вопрос, – ответил Джо, – будь добр, ответь.

– Мы волнуемся, – добавила я.

– Я знаю, что ты волнуешься, мам, – наконец ответил Дэвид, обращаясь только ко мне, как будто Джо там и не было вовсе. – Ну облажался я, ясно? У меня проблема с гневом.

– Проблема? – ядовито заметил Джо.

– Да, проблема.

– У тебя не одна проблема, их целый вагон, – выпалил Джо.

Дэвид повернулся и ушел, встал лицом в угол, и лишь когда мы вытащили его из тюрьмы, снова с нами заговорил. Тем вечером мы отвезли его к себе домой, и в следующие дни он по большей части молчал. Мы пытались обсудить его положение с юридической точки зрения, но его это, кажется, не интересовало. Когда мы отвезли его обратно в Миддлтон, Коннектикут, ему не терпелось скорее нас выпроводить.

– Ладно, – сказал он, когда мы вместе с ним зашли в квартиру. – Спасибо, что подвезли. Вам что-то нужно? Если нет, у меня дела… – Тогда мы еще не знали, что через несколько недель он без объяснений бросит университет и больше туда не вернется.

Тем вечером он хотел, чтобы мы сразу уехали и не беспокоили его. Он хотел отделаться от нас. Я было обиделась, но решила отпустить ситуацию. А вот Джо не смог. Он стоял в пальто, сунув руки в карманы. А когда через несколько минут мы собрались уходить, Дэвид обнял меня, удивив этим внезапным жестом. Но Джо он просто кивнул. Отец ему не нравился, ни сейчас, ни, возможно, даже в детстве. Но теперь его антипатия переросла во что-то большее. Я тогда не поняла, насколько она сильна; не понял и Джо.

Бросив университет, Дэвид переехал в Нью-Йорк. В последующие годы он не раз ввязывался в пьяные драки в барах, в том числе с женщинами. Он описывал мне эти сцены сам в ужасе от случившегося, как будто рассказывал не о себе, а о постороннем человеке. Он никогда не говорил, что злится на отца. Я знала, что сыновья часто злятся на отцов; я читала Артура Миллера и древнегреческие драмы и знала о классическом противостоянии равнодушного и властного отца и сына с неудовлетворенными первичными потребностями. По классической схеме с течением лет сын постепенно охладевает к отцу, а отец, напротив, медленно оттаивает, но увы, это происходит слишком поздно. Ущерб уже причинен, и сын отворачивается от отца, говорит «прости, папа», и старику ничего не остается, как рыдать, сгорбившись в кожаном кресле. Но в нашей семье драма развивалась по другому сценарию.

Долгое время Дэвид и Джо питали друг к другу взаимную антипатию, может, даже презрение; это было неприятно, но им обоим удавалось держать себя в рамках. Но в конце концов неприязнь стала слишком сильна. Все случилось вечером, когда квартиру Дэвида затопило; мутная нью-йоркская вода стояла в ней по щиколотку. Его книги и газеты отправились в плавание, а поскольку пойти ему было некуда, я настояла, чтобы он пожил у нас.

– Это временно, – сказала я. И он приехал.

Сначала мы сосуществовали на удивление гармонично. Дом в Уэзермилле большой, за общим столом Дэвид по большей части помалкивал, на перекусы готовил себе бутерброды с яичницей, а вечером уходил – выпивал в местных барах и играл в бильярд. Звонили старые школьные друзья, по-прежнему жившие рядом, – теперь они работали в аптеке или отцовской фирме по уничтожению вредителей; их голоса в трубке звучали тихо и как-то пристыженно. Чем они на самом деле занимались? Снимали порнофильмы? Торговали наркотиками? Я не знала. Мир моего сына был для меня закрыт.

Вечер, когда Дэвид набросился на Джо, начался мирно. Мы вместе поужинали. Говорили в основном мы с Джо, а Дэвид отвечал односложно, больше жевал стейк. Я не заметила ничего необычного. Но помню, что, когда уходила к Лоис Акерман на встречу книжного клуба, порадовалась, что ухожу, что у меня есть предлог выбраться из этого дома. Дэвид действовал на меня угнетающе. Грустно, когда матери хочется убраться подальше от своего сына, но не стоит делать из этого трагедию. Доехав до дома Лоис по извилистой дороге и сидя в ее гостиной в окружении добрых и умных женщин, объединенных общим интересом – внимательным чтением книг, которые мы читали в колледже, но уже забыли, – я пожалела, что не могу остаться здесь, переехать в комнату для гостей в доме Лоис. Лоис развелась с мужем и явно страдала от одиночества; когда мы чмокали друг друга в щеку в знак приветствия, она обнимала нас слишком крепко и слишком долго. Высокая, с квадратной челюстью, Лоис обвешивала себя тяжелыми украшениями из бирюзы, купленными во время одиночных поездок на Юго-Запад. Лоис всегда везде ездила одна. Ее одиночество причиняло ей боль, а мне казалось привлекательным. Ее дом представлялся мне оазисом: большая кровать, застеленная безупречно чистым покрывалом, прикроватный столик с коробкой французской карамели, бутылочкой лосьона «Нивеа» и видеокассетами с костюмными мелодрамами. Дом, свободный от мужчин. В нем царил покой. Сейчас в этом доме звенели женские голоса. Я выхватывала из беседы отдельные слова и фразы: современность; структура повествования; княгиня Казамассима [14].

Кормили у Лоис тоже вкусно: на кофейном столике она устроила шведский стол с соусами и соленьями. Я расслабилась, ела и пила, участвовала в оживленном обсуждении супружеского предательства. Возможно, у меня началась паранойя, но мне казалось, что каждый раз, когда я заговаривала, все прислушивались внимательнее, потому что знали, что мне-то о супружеском предательстве известно все не понаслышке. Но в тот момент я не чувствовала себя обманутой.

Тем временем Джо сидел дома в гостиной, крутил в руке бокал с бурбоном, позвякивая льдом, и с наслаждением слушал Херби Хэнкока на новой звуковой системе «Бозе», которую только что купил. (Мужчины, которым принадлежит этот мир, одержимы аудиотехникой; не спрашивайте, почему.) Он сидел в своем коричневом кресле, читал газету, пил бурбон и слушал. Дэвид же закрылся в своей детской спальне на втором этаже нашего дома.

Я-то думала, вечер так и пройдет и все будут спокойно заниматься своими делами. Но тут у Лоис зазвонил телефон. Она ответила и позвала меня.

– Это Джо, – беззвучно прошептала она одними губами, а Сильвия Брумман тем временем продолжала, восторженно запинаясь, сравнивать раннее и позднее творчество Генри Джеймса.