Люди скорой. Честные истории о том, как спасают жизни - Филип Аллен Грин

– Встань, – велела Джослин твердым голосом.

Он замотал головой.

– Встань, Дэвид. Встань, как сделал бы сейчас отец.

Голос ее дрогнул, я почувствовал, что она вот-вот потеряет контроль.

– Ради всего святого, ради твоего отца, встань и будь мужчиной!

Дэвид поднялся. Слезы текли по его щекам.

– Мы пойдем туда, – сказала Джослин. – Мы должны проститься.

Я встал и подошел к двери, придерживая ее открытой.

– Мне очень жаль…

Я не мог сказать ничего другого.

Я отвернулся, и они ушли. Я стоял, глядя на пустую семейную комнату. Тишину нарушало лишь тиканье часов на стене.

Часы отсчитывали секунды.

Я закрыл дверь.

* * *

Прошло двадцать два года.

Приемный покой полон. Кровати стоят в коридорах, потому что все палаты заняты. В приемном покое аврал.

На каталке напротив меня сидит ребенок и болтает ногами. На другой лежит старик. В руке его торчит капельница с золотистым антибиотиком. Старик спит. В конце коридора сидит женщина, которая не может справиться с кашлем.

Я прошел мимо всех, выискивая Джослин.

Она здесь.

Джослин, скрестив ноги, сидела на каталке и читала книгу. Ей было смертельно скучно. Ей уже далеко за шестьдесят. Лицо ее покрыто морщинами и темными пятнами. Рыжие кудри сильно поседели. Я подошел ближе, и она знакомым жестом сдула упавшую на лицо прядь.

– Я доктор Грин, врач приемного покоя.

Джослин отложила книгу и пристально посмотрела на меня. Я понял, что она пытается вспомнить, не я ли был с ней в тот день, давным-давно. Я промолчал – не мое дело напоминать о таком.

– Я Джослин, Джослин Скай Гейнс.

Она протянула мне руку, и мы поздоровались. Мы встретились вновь.

– Что привело вас сегодня?

Джослин мотнула головой, стряхивая надоедливую прядь.

– У меня что-то с мочевым пузырем, – нахмурилась она. – Извините, что приехала в больницу, но врачи в Рождество не принимают.

Тут я заметил праздничный плакат над стойкой медсестер. У входа затормозила скорая, и я увидел, как в свете фар сыплет снег.

– С вами такое уже случалось?

– Чаще, чем мне хотелось бы.

На компьютере я прочитал анализ мочи. Джослин наблюдала за мной. В моче содержались нитраты – побочный продукт деятельности бактерий. Джослин права: у нее инфекция мочевого пузыря. Я выписал рецепт на антибиотики, оторвал листок и протянул ей.

– Счастливого Рождества!

– Какого-нибудь Рождества! – рассмеялась она.

Джослин спустила ноги и медленно поднялась.

– Что ж, еще увидимся.

И она опять ушла, а я остался в переполненном приемном покое, среди чужих людей. Еще одно Рождество без семьи.

Интересно, увидимся ли мы вновь когда-нибудь.

* * *

Прошло еще время.

От мыслей меня оторвал голос оператора:

– Синий код! Палата три двадцать четыре восток! Синий код! Палата три двадцать четыре восток!

Я кинулся за оборудованием для вентиляции легких. Все хранится в большом красном ящике, и искать не пришлось. Врачу приемного покоя в небольшой больнице часто приходится оказывать экстренную помощь в других отделениях.

Вместе со мной туда же бросилась медсестра, которой я никогда не видел. Нас вызвали в крыло реабилитации – нечто среднее между домом престарелых и хосписом. Мне часто приходилось оказывать помощь именно здесь.

Мы вышли с лестничной клетки и огляделись в поисках толпы. На вызов спешили другие сестры, врачи и администраторы.

Вслед за ними я вошел в палату.

Это была Джослин. Если бы не клочья рыжих волос на почти лысом черепе, я не узнал бы ее. Она съежилась, как осенний лист. Ей, наверное, уже за девяносто.

Она лежала в постели, на боку, поджав ноги. Дыхание ее было частым. Хотя в палате было полно людей, она не открывала глаз, а лицо ее было почти спокойным.

У окна стоял ее сын. Ему уже за шестьдесят, и у него две взрослые дочери. Одна из них рыжая и кудрявая.

– Что случилось? – спросил я у медсестры, которая нас и вызвала.

Сестре около девятнадцати. Технически это не синий код. Да, состояние Джослин критическое, но синий код означает начало реанимации. Джослин не реанимировали. Пока не реанимировали.

– Я делала обход и обнаружила ее в таком состоянии.

Я подошел к сыну Джослин.

– Я доктор Грин, врач приемного покоя.

Он пожал мне руку. Крепкое, сильное рукопожатие.

– Это ваша мать? – спросил я, заранее зная ответ.

Он кивнул.

– Она уже давно болеет.

– Если единственный выход – это вентиляция легких, она согласилась бы?

– Нет, – покачал он головой. – Но вы должны спросить у нее самой.

Я пробрался сквозь толпу. Медики отступили, ожидая решения. Я присел рядом с Джослин.

– Джослин, я доктор Грин. Вы очень больны. Если мы немедленно не подключим аппарат искусственного дыхания, вы умрете. Вы меня понимаете?

Глаза ее открылись – те самые голубые глаза, которые я помнил уже девяносто лет, с того дня, когда взял ее на руки.

Все остальное изменилось.

– Вы хотите, чтобы я подключил аппарат искусственной вентиляции?

Джослин дышала так часто, что почти не могла говорить.

– Я вас помню, – сказала она, и глаза ее на мгновение блеснули.

Она замолчала, переводя дух, а потом спросила:

– Дэвид здесь?

– Мы здесь, мама, – Дэвид выступил вперед. – И девочки тоже.

Лицо Джослин расслабилось, она закрыла глаза.

– Хорошо, – пробормотала она. – Никаких аппаратов.

* * *

Не успев ответить, я оказался в реке.

Лосось вырвался из моих рук. Он подскочил в воздух и с плеском плюхнулся в реку. Он уплыл, прежде чем я опомнился.

Он исчез.

Я смотрел в ту точку, где он исчез. Вода бурлила, не кончаясь, не меняясь, не останавливаясь.

Я стоял, и другие рыбы медленно пробирались между моих ног, борясь с течением, но продвигаясь вперед. Конец их пути был близок. Конец жизни, конец истории.

Я стоял в реке не двигаясь, как живой трал. Я мечтал, что поймаю других Джослин, другие истории, уплывающие вдаль.