Домашний фронт - Кристин Ханна

Тэми вздохнула.

— Как все прошло?

— Тяжело, — ответила Джолин. — А у тебя?

— Чуть жива. — Она включила заднюю передачу, выехала с подъездной дорожки, и вскоре они уже мчались по шоссе к Такоме.

— Сет пытался держать себя в руках, когда я ему сказала, — произнесла Тэми после непривычно долгого молчания продолжительностью в несколько миль. — Спросил, что будет, если я не вернусь; а ему еще нет тринадцати, и он не должен задавать матери такие вопросы.

— Бетси пришла в ярость. Сказала, что не простит меня, если я ее брошу. И что армию я люблю больше, чем ее.

— Карл плакал, — сказала Тэми после долгой паузы. — Я никогда не видела его плачущим. Это было… — Голос ее дрогнул. — Боже, это было невыносимо.

Джолин вздохнула.

— А что хуже: когда мужчина плачет, провожая тебя на войну, или когда не плачет?

Обе умолкли. Мили пролетали быстро, и вскоре машина уже остановилась у КПП при въезде на базу.

Джолин и Тэми предъявили удостоверения личности, кивнули часовому и въехали на территорию базы.

В коридоре перед учебным классом они увидели членов экипажа, сидевших на расставленных вдоль стены стульях. Все помалкивали, за исключением самого молодого члена экипажа, который выглядел возбужденным и довольным. Смитти — юный Смитти с брекетами, прыщами и щенячьей жизнерадостностью — улыбался, переходил от одного к другому, спрашивал, как выглядит война, говорил, что они надерут кому-то задницу. Джолин представила, что теперь чувствует его мать…

Прислонившись к бетонной стене, Джолин и Тэми стали ждать своей очереди.

Дверь класса открылась, и оттуда вышел Джей ми Хикс. Прическа армейского образца — короткие, светлые волосы — ежиком топорщилась над широким загорелым лбом. От уголков серых глаз расходились морщинки — новые, появившиеся уже после объявления о мобилизации. Вне всякого сомнения, он думал о маленьком сыне. Вдруг бывшая жена использует призыв на действительную службу для того, чтобы отобрать у него ребенка?

— Твоя очередь, Джо, — сказал Джейми.

Кивнув, Джолин вошла в класс, где за длинным столом, на котором были разложены бумаги, сидел мужчина в военной форме.

— Старший уорент-офицер Заркадес? — спросил он, глядя на нее. — Вольно. Садитесь. Я капитан Рейнольдс. Джефф.

Джолин села на стул лицом к капитану — спина прямая, руки на коленях.

Он придвинул к ней стопку документов.

— Вот ваш семейный план. Ваши дочери, Элизабет Андреа Заркадес и Люси Луида Заркадес, остаются на попечении мужа, Майкла Андреаса Заркадеса. Правильно?

— Да, сэр.

— Насколько я понимаю, ваша свекровь также готова оказать помощь.

— Да, сэр.

Юрист опустил взгляд на документы, постучал авторучкой по столу.

— Призыв на действительную службу может стать причиной семейных проблем, командир. У вас есть причины сомневаться в этом плане?

— Нет, сэр, — ответила Джолин.

Капитан снова посмотрел на нее.

— У вас есть завещание?

— Да, сэр. Я замужем за адвокатом, сэр.

— Хорошо. Тогда подпишите семейный план и поставьте дату. И приложение об организации похорон. Полагаю, о вашей гибели следует сообщить вашему мужу. Может, кому-то еще?

— Нет, сэр.

— Хорошо, командир. Это все. Вы свободны.

Джолин встала.

— Спасибо, сэр.

— Командир? Мы рекомендуем написать письма… тем, кто вам дорог.

Джолин кивнула. Письма. Прощания. Ей рекомендуют написать прощальные письма людям, которых она любит больше всего на свете. Она попыталась представить, как это будет. Однажды, в туманном будущем, Бетси вскрывает конверт, видит почерк матери, читает ее последние слова… Какими должны быть эти последние слова, написанные теперь, когда она еще не знает, что сказать, когда они еще не прожили жизнь вместе? Лулу будет плакать, кричать: «Что? Куда мама ушла?» — а ее маленькое милое личико сморщится, черные глаза наполнятся слезами, когда малышка попытается понять, что все это значит.

— Берегите себя, командир. Да благословит вас Бог.

Следующие две недели пролетели так быстро, что Джолин не удивилась бы, услышав звуковой удар, как при прохождении самолетом сверхзвукового барьера. Она составила, отредактировала и переписала не меньше десятка списков неотложных дел и собрала толстую папку со всей информацией, которую только смогла вспомнить. Отменила подписку на ненужные теперь журналы, наняла соседского парня, чтобы он стриг траву летом и приглядывал за генератором зимой, по возможности заранее оплатила счета. Всем этим Джолин занималась по ночам; дни проходили на базе, где она готовилась к отправке в район боевых действий. Вместе с экипажем они провели в воздухе столько часов, что понимали друг друга без слов. К началу 1 мая Джолин и все остальные уже с нетерпением ждали отправки. Раз уж их мобилизовали, так тому и быть. Это единственный способ начать отсчет дней до возвращения.

Дома жизнь превратилась в бесконечную череду горьких моментов и долгих прощаний. Каждый взгляд, каждое объятие, каждый поцелуй — все носило отпечаток грусти. Джолин боялась, что она просто не выдержит. Стоило ей посмотреть на детей, и горло ее сжимали спазмы.

И еще Майкл.

За то короткое время, что у них осталось, он еще больше отдалился от нее, еще больше времени проводил на работе. Джолин редко ловила на себе его взгляд; в этом взгляде было осуждение, и Майкл спешил отвести глаза. Она пыталась поговорить с ним обо всем: о призыве, о своих чувствах, его чувствах, о своем страхе, — но каждая такая попытка словно увязала в болоте, и в конечном счете Джолин, устав, сдалась.

Похоже, Майкл сказал правду: он ее больше не любит.

Иногда, глубокой ночью, Джолин лежала рядом с ним в постели, боясь к нему прикоснуться и сгорая от желания очутиться в его объятиях, и думала об исчезающей надежде. Ей хотелось истолковать сомнения в его пользу, объяснить холодность страхом и тревогой, но тут не помогал даже ее природный оптимизм. Майкл был ей так нужен, возможно, впервые в жизни, но он предал ее. Как ее родители.

Вечером, после целого дня на базе, где эскадрилью готовили к отправке в Ирак, Джолин поставила свой внедорожник в гараж, заглушила двигатель и несколько минут сидела в темноте, пытаясь собраться с силами. Почувствовав, что сможет держать себя в руках, она вылезла из машины и вошла в дом.

Он был наполнен золотистым светом и запахом ягненка, тушившегося в остром томатном соусе. В воздухе витал сладковатый аромат корицы. Откуда-то издалека доносились приглушенные голоса дочерей. В последние дни домашние в основном молчали. Все словно затаили дыхание перед последним прощанием. Бетси было особенно тяжело: она устраивала сцены, громко хлопала дверьми. Вероятно, кто-то из одноклассников насмехался над ней из-за матери, которая собирается «на эту дурацкую войну», и Бетси была на грани истерики. Вернувшись домой, она умоляла мать уволиться из армии.